Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она не стала ничего отрицать.
– Полагаю, мне должно быть приятно, что в свой черный день ты пришел ко мне, – произнесла она с интонацией, намекающей на обратное.
– Почему ты мне сразу не сказала? Зачем тянула?
– Дэнни…
– Не смей меня так называть!
– Между прочим, тебя зовут именно так. Дэниэл. Дэниэл Кобб.
Все те чувства, которые я пытался побороть под тем предлогом, что Вдова лжет или ошибается, окончательно взяли надо мной верх. Я рухнул ничком, крепко вцепился в трубу и стал биться о ее неумолимо твердый чугун. Запертый, как в темнице, в недружелюбной пустыне ночи, я взвешивал, что для меня страшнее – оторваться от Земли или остаться на ней.
– Кобб?
Я смолчал. В голосе Вдовы зазвучали нервные нотки.
– Кобб, нам нельзя здесь оставаться. Ты должен вывести меня наружу. Я вообще не понимаю, куда идти. Без тебя я пропаду.
Мне было не до разговоров.
– КОББ! – окончательно запаниковала она. – Я не стала тебе мстить. Еще тогда, в Мейнеюнке. Ты нуждался в помощи – и я помогла как умела. Теперь очередь за тобой.
Молча, незримо для нее, я покачал головой.
– Будь ты проклят, Дэнни, – яростно выпалила она. – Я тебе больше не позволю надо мной издеваться! Подумаешь, не нравится тебе тот козел, которым ты был раньше! Твои проблемы. Не смей самоутверждаться за мой счет. Я к тебе ангелом-хранителем не нанималась. Не думай, что я – последний шанс, посланный тебе небом. Не мое дело – уговаривать тебя не прыгать с обрыва.
Упреки, упреки…
– А я тебя и не прошу, – пробурчал я.
– Ах, ты еще здесь! Возьми меня за руку и выведи отсюда.
Я взял себя в руки.
– Ориентируйся по моему голосу, крошка. Ничего лучшего предложить не могу – воспоминания у тебя слишком бурные, на мой вкус.
И мы возобновили свое черепашье странствие. Мне осточертело передвигаться ползком, осточертели потемки, осточертело все это жуткое прозябание во мраке. Зловонная яма моей души – и та содрогалась при мысли о том, кто я и с кем я. Неужели этому водопроводному лабиринту нет ни конца ни края?
– Погоди. – Левым боком я ощутил какой-то предмет. Нечто металлическое, погребенное в земле.
– В чем дело?
– По-моему… – Я стал ощупывать загадочный предмет, пытаясь определить, какой он формы. – По-моему, это чугунный столб. Вот он. Подожди. Сейчас влезу по нему, осмотрюсь.
Отпустив трубу, я ухватился за предполагаемый столб и высунул голову наружу, из-под земли. Оказалось, я был у ворот решетки, ограждавшей миниатюрный палисадник одного из домов на Рипке-стрит. Зрение вернулось ко мне! Как приятно было вновь ощутить всем своим существом чистое дыхание мира. Я даже на миг зажмурился, чтобы продлить наслаждение.
– Какая ирония, – проворковала Евфросина.
– Судьбы нашего героя, – подхватила Талия.
– Стоило ему победить свой страх, – продолжала Аглая.
– Спасти прекрасную деву от мерзкого чудовища, – вступила Клито.
– Наконец-то познакомиться со своим истинным «я», – заявила Фаэна.
– Вступить на долгий тернистый путь к выздоровлению, установив долгожданный контакт со своими глубинными подсознательными переживаниями, – прощебетала Эксо.
Гегемона только хихикнула.
– Что? – открыл я глаза.
И в этот самый момент Труподав пошел в атаку. Навалился на меня, оглушительно ударив своим тяжелым телом, протыкая длиннющими, как копья, когтями мою голову и тело. Усеянные шипами когти втыкались глубоко и намертво. И жгли, как раскаленное железо.
– А-а-а-ах, Кобб, – мурлыкал Труподав. – Сладенький ты мой.
Я истошно закричал, но он выпил все мои крики, так что во внешний мир прорвалось лишь мое молчание. Я пытался сопротивляться, но он сделал мои движения своими, и я лишь глубже и глубже загонял себя в бездонные омуты его сознания. Собрав волю в кулак, я сопротивлялся. Но оказался бессилен. Я познал томное наслаждение капитуляции, когда сама моя воля и непокорность стали частью индивидуальности моего победителя. Разница между мной и преследователем стиралась, уменьшалась, растворялась. Я преобразился.
Теперь я стал Труподавом.
Манхэттен – настоящая школа мертвецов. Ежедневно там умирает столько народу, что многочисленные монстры голодными не остаются. На складе воспоминаний, украденных у меня Труподавом, я отыскал некую недолгую передышку. Помнится, я сидел по-турецки на жестяном потолке какой-то грязной забегаловки. Прямо надо мной, этажом выше, стриптизерки ублажали японских туристов танцами на столах, и в это время один кобольд обучал меня тонкостям искусства выживания.
– Самое страшное, когда тебя выслеживает не просто хищник, а ты сам, – сказал он.
– Роскошный афоризм.
– Придержи язык. Я тоже когда-то был человеком.
– Извини.
– Ладно, прощаю. Вот что, о саламандрах я тебе рассказал. Гадостный способ протянуть ноги, но, по крайней мере, окончательный. Когда они тебя прикончат, даже мокрого места не останется. Но Труподав гораздо хуже. Это паразит. Настоящей, собственной индивидуальности у него нет, поэтому он лепит свою личность из кусочков всего, что в тебе есть гнусного. Из твоих пороков, из животной похоти. Он дарит тебе бессмертие – вот только больно уж оно мутное. Помнишь, в одном старом мультике страхолюдная жаба говорила: «Поцелуй меня и будешь жить вечно – станешь жабой, но бессмертной». – Кобольд скривился. – Если будет выбор, сдавайся саламандре.
– Ты вроде бы сказал, что я буду сам себя выслеживать.
– Иногда Труподав разрывает тебя надвое и позволяет одной из половинок убежать. До поры до времени.
– Зачем?
– Ноль понятия. Может, ему нравится в кошки-мышки играть. Развлекается он так, наверное.
Отделенный от Манхэттена миллионом миль, я подумал: так вот что со мной сталось. Убежал я далеко, но теперь всему конец. И ладно. Главное – это сокровищница воспоминаний (прекрасных, восхитительных воспоминаний), куда меня сгрузил Труподав. Я купался в них, как в море, подбирал всякие разности – то зимний закат, то жжение в коленке (это я, девятилетний, повстречался с медузой). Ну и что, если я уже начинаю распадаться? Я был опьянен, одурманен, наполнен энергией неопосредованных переживаний. Я упивался жизнью.
И тут по столбику взобралась Вдова. Она искала меня.
– Кобб?
За это время Труподав отошел по решетке от ворот – выбирал, где бы меня переварить с комфортом. Увидев Вдову, он машинально запарковал меня в воспоминании о сером дождливом дне в салоне машины «форд-фиеста» рядом с вокзалом на Тридцатой улице. Мотор работал, печка и «дворники» тоже, и, чтобы заглушить шум, я включил радио, резко нажав на рычажок. В салон машины ворвался Бетховен. «Лунная соната».