– Говорил этому поганцу – в таборе сиди, так он даже ухом не повел! – чуть слышно сказал Илья Насте. – Видит бог, убью я его когда-нибудь…

– Брось, – не сразу отозвалась та. – Он рта не откроет.

– Добро… Не то возьму смертный грех на душу. – Дед яростно сплюнул, еще раз свирепо покосился на сутуловатую Митькину фигуру и прибавил шагу.

Керченский порт был весь забит народом. Взволнованные провожающие стояли на пристани, на ступенях набережной, толпились на длинной, узкой стрелке мола, уходящей далеко в море. Отовсюду слышались разговоры, рыдания, причитания… Эсминец «Безмолвный» стальной горой высился у причала, и по его сходням беспрерывно поднимались люди. Подошедшие из госпиталя телеги немедленно начали разгружаться, раненых переносили на судно. Беженцы и офицерские семьи уже находились на борту. Пора было покидать Керчь. На рейде ожидала загрузившаяся часом раньше «Святая Софья», и ее протяжные гудки время от времени резали низкие свинцовые облака над морем.

Зураб Дадешкелиани обнялся с Гулько.

– Последний раз тебя, Федор, прошу: не валяй дурака, поехали!

– Последний раз, ваше благородие, говорю: извиняйте… Прощайте, не поминайте лихом. Бог даст, свидимся еще когда…

– Дина, Мерико, прощайтесь с цыганами, – отрывисто бросил Зураб. – Время вышло.

Мери молча упала в объятия старой Насти. Дину взволнованные цыганки передавали из рук в руки, обнимали, целовали, наперебой желали всего на свете. На Копченку она взглянула вопросительно, но та, не задумываясь, стиснула ее сильными, дочерна загорелыми руками так, что Дина охнула.

– Удушишь, глупая… – слегка отстранившись, она пристально, с едва заметной усмешкой посмотрела в лицо Юльки. – Что, рада небось, что я навек уезжаю?

– А ты думала – нет? – серьезно ответила Копченка. – Все равно я до самой смерти за тебя молиться буду. Обещала же. Я добро помню. Спасибо тебе, за все как есть спасибо, прощай. Береги тебя бог…

– И ты будь счастлива. – Молодые женщины молча, крепко обнялись. Захныкал разбуженный малыш, и Копченка поспешно склонилась над ним.

Зареванная тетка Ульяна вдруг завопила так оглушительно, что перекрыла гудок «Святой Софьи», и половина толпы на пристани обернулась к цыганке.

– Динка! Дэвлалэ!!! Главное-то самое забыли, вот курицы! Возьми, возьми скорей, девочка, прячь, это тебе! И Меришке!

– Что это? – спросила Дина, машинально принимая из рук цыганки небольшой узелок, связанный из красного в горошек платка. Узелок, несмотря на величину, был тяжелый.

– Так золотишко ж! Мы все в платок покидали, у кого сколько было… Там же, за морем, невесть что еще ждет вас, а есть-то каждый день хочется! Распродашь, авось на первое-то время хватит… Чего отпихиваешь, дура, бери! Родню обидеть хочешь?! Да там же половина твоего, мало ли ты за это лето в табор принесла? А за нас не бойся, мы конями знаешь как теперь богаты?! Мужики всем святым с утра до ночи молятся, чтоб власть этот табунчик на свою ривалюцию не отобрала!

– Спасибо… – сквозь слезы прошептала Дина, пряча узелок в сумочку. А старая Настя сунула в руки внучке узел побольше.

– А это – кура! И картошка печеная! И канорэ, как ты любишь! Кто знает, когда поесть удастся! А мужик – он как лошадь, не покормишь – с места не тронется!

У Мери на шее висли молодые цыганки. Брашка и Симка откровенно ревели и даже отказывались обниматься с уезжавшей подружкой:

– Бессовестная, бросаешь нас!

– Чаялэ, может, увидимся еще… – беспомощно шептала Мери. Горло давила жестокая судорога, говорить было невыносимо.

– Как же! Увидимся! На всю жизнь это! Ой-й-й, дэвлалэ, вот ведь горе-то какое-е-е…

– Замолчите, дуры! Доведете девку своим воем совсем! – зарычал на них дед Илья.

Мери подняла на него измученные, полные слез глаза.

– Эх-х… Прощай, невестушка. – Старый цыган крепко, до боли обнял ее, притиснув к синей сатиновой рубахе. – А ведь как мы-то с бабкой надеялись…

– Замолчи, дурак старый! – в сердцах крикнула Настя. – Замолчи, всю душу вырвал! Девочка моя, девочка моя, де-воч-ка моя…

– Даери… – с горестным всхлипом вырвалось у Мери. Но воздух над зеленым от холода морем разрезал еще один долгий гудок: это гудел уже «Безмолвный», готовясь отчаливать.

Дина бросилась по сходням вслед за Зурабом. Мери предложил руку стоявший рядом Бардин. Толпа цыган в который раз взорвалась слезами и пожеланиями, семья полковника Дадешкелиани вместе с последними ранеными поднялась на борт эсминца. И почти сразу же «Безмолвный» отчалил от пристани, и над толпой взметнулись платки и машущие ладони.

– Ну, вот и все… – вытирая слезы, прошептала старая Настя. И, внезапно вспомнив о чем-то, быстро огляделась вокруг. Лицо ее стало удивленным и испуганным одновременно, она тронула за плечо мужа. – Илья, а где Митька-то? Он, спаси бог, на корабль за ними не пролез?!

– Еще чего… Совсем с ума сошла? Я все время поглядывал, покуда вы завывали… – Старик ожесточенно мотнул головой в сторону мола.

Настя сощурилась и увидела на самом конце каменной стрелки знакомую сутуловатую фигуру в шинели внакидку. Митька стоял один, повернувшись к отходящему кораблю. Видно было, как ветер яростно треплет всклокоченные волосы Мардо и полы шинели.

– Слава тебе господи… – пробормотала Настя, перекрестившись. И с новой силой залилась слезами, глядя вслед отходящему эсминцу, с борта которого смотрели на берег навсегда покидающие Россию люди.

Полоса воды между «Безмолвным» и портом становилась все шире, и Мери, держась за стальной леер, не сводила с нее глаз. Слез княжна больше не вытирала, и они текли свободно, без конца. Не оборачиваясь, девушка знала, что за спиной ее точно так же смотрят на удаляющийся берег Дина и Зураб. Рядом с Мери стоял, что-то говоря и сжимая ее холодную, дрожащую руку, Бардин. В двух шагах громко, отчаянно плакала какая-то женщина, мужской голос тихо ругался страшными словами. Тоскливо кричали чайки. Мери закрыла глаза, и память, беспощадная память в который раз взметнулась перед ней волной. Сенька… Сенька… Огромные черные глаза из-под взлохмаченных волос, сумрачный взгляд. Сильные руки, широкие твердые плечи… Где ты? Больше никогда… Никогда, никогда… Ни его… Ни других… Никогда больше…

«Ты же нам родная, ты – наша…»

«Я не хочу уезжать…»

«Цыганка свою семью не бросит…»

– Я не брошу… Да, не брошу… – прошептала Мери сквозь зубы.

– Что вы сказали, княжна? – наклонился к ней Бардин.

Мери не ответила. «Безмолвный» начал разворачиваться для выхода на рейд.

В это время узкий солнечный луч внезапно прорвался сквозь облака и разом вызолотил забитую людьми палубу эсминца и стальное ограждение. Солнечные блики запрыгали на коротких морских волнах у борта, сделав их на миг по-летнему теплыми и ласковыми. Подавшись вперед, Мери смотрела на них расширившимися глазами. И решение пришло в ту же минуту, и горькая судорога мгновенно отпустила горло. Резко вытерев рукавом слезы, Мери рванула завязки накидки под подбородком.