Я лег на свой топчан и подложил руки под голову. Мне было о чем подумать.

4

Прошла неделя моего пребывания в тюремном блоке. Никто меня не беспокоил, никого я не интересовал. Моего болтливого соседа из четной камеры увезли, его место занял молчун. Глухонемой оказался совсем молодым мальчишкой. На вид ему было не больше двадцати. Нас разделяла решетка, но мы могли бы весело проводить время, а он молчал и лишь изредка косо поглядывал на меня, как дикий волчонок. Пятнадцатая камера по-прежнему пустовала.

Чтобы не свихнуться от одиночества, я читал вслух стихи, развлекая своей концертной программой соседей. Надзиратели здесь были людьми тихими, безразличными, они не кричали, не разговаривали и вообще не обращали на нашего брата никакого внимания. За исключением одного случая. Случай, который вновь заставил меня задуматься о побеге.

Однажды ночью ко мне в камеру вошел охранник. Явление из ряда вон выходящее. Он положил на табуретку пачку сигарет и спички.

— Посылочка тебе, приятель. Только без шума.

С этими словами он вышел и закрыл решетку на засов. В первую секунду я испугался, потом хотел сказать, что я не курю, и чуть ли не спросить, от кого посылка. Подобную растерянность я не испытывал с детства, она не позволила мне раскрыть рта, и я рад этому.

Когда надзиратель отошел, я распечатал пачку и высыпал сигареты на топчан. Среди них оказалась записка, скрученная в трубочку. Я развернул ее, но прочитать не смог. Слишком темно и слишком мелко она написана.

Я зажег спичку и отвернулся к стене. Почерк принадлежал женщине, в этом я не сомневался. Подписи не было.

«Во второй половине здания, куда вас переведут в ближайшие дни, есть кабинеты с обозначением «А». Такие комнаты имеются на каждом этаже. В них хранится постельное белье. В левом углу комнаты квадратное окошко для сброса грязного белья в подвал, там прачечная. Это единственный способ уцелеть. Вас будут ждать».

Я еще раз прочел записку и чуть не вскрикнул от радости. Сердце заколотилось так, что готово было выбить мне ребра. Я поджег записку и бросил ее в унитаз.

О том, кто мог позаботиться обо мне, я мог только догадываться, но сейчас такие детали не имели значения.

Я взял сигарету и закурил. Первая сигарета за сорок лет жизни.

Второй сюрприз последовал за первым. Сквозь решетку из соседней камеры на меня смотрел этот волчонок. Я был удивлен, что в его взгляде отсутствует испуг, еще больше я удивился, когда глухонемой заговорил.

— Дай сигаретку.

Я собрал сигареты обратно в пачку, взял спички и подошел к решетке.

— Бери. Мне они не нужны.

Я просунул руку через прутья и отдал ему сигареты.

— Ты первый человек в этих казематах, который получил что-то от охраны.

— Это не от охраны, дружок. Я буду первым человеком, который выберется отсюда живым.

— Вы что, Господь Бог?

— Нет. Я обычный человек, но я прожил жизнь так, что всегда заканчивал начатое дело. Мне помешали на этот раз, но сейчас я имею шанс закончить свою работу.

— Выйти из этого логова нет шансов ни у кого, если только ты не подсадная утка.

— Подсадная утка?

— Да. Мне их десятки раз подсаживали. Только ничего они у меня не выпытывали. Вообще-то ты не похож на стукача. Те не знают наизусть Шекспира, а про Аполлинера и Элюара даже не слышали.

— Ты разбираешься во французской поэзии?

— В свое время я получил неплохое образование.

— Любопытный сосед. Что же ты молчал?

— Приглядывался. Подсадные сразу же лезут в разговор, давят на жалость, рассказывают о своей жизни. А ты же на меня не обращал внимания.

— Что ты за фрукт такой, что к тебе подсадных уток подсаживают? Ты знаешь, где зарыты сокровища графа Монте-Кристо? Или древних ацтеков?

— Нет. Но я знаю, где лежит доклад моего отца.

— Доклад? Деловые денежные бумаги?

— Нет, не денежные.

— Как имя твоего отца?

— Гарри Мейер.

Хорошая встреча, ничего не скажешь. Я не знал, как мне себя вести. Парня легко спугнуть любым неверным словом. Я не стал тянуть паузу, а решил идти напролом.

— Вот что, приятель, скажу тебе сразу, что меня не интересует, где зарыто твое сокровище, но, возможно, ты захочешь пояснить мне некоторые моменты в этой истории. Меня зовут Дэн Элжер, я сыщик. Разбираясь в одном деле, я наткнулся на сложную структуру, которая имеет громкое название Федеральная комиссия по защите прав обвиняемых, заключенных и душевнобольных. В эту комиссию входят двенадцать членов —  очень высокопоставленные и влиятельные люди. Среди них было имя Гарри Мейера, который погиб в автомобильной катастрофе. Его жена и сын уехали за границу. Я слышал о том, что Мейер собирался устроить пресс-конференцию и выступить с заявлением. По дороге на конференцию он погиб. Ты об этом человеке мне толкуешь?

— Да. Я Роберт Мейер, сын секретаря сенатской комиссии Гарри Мейера. Но откуда вам известны подробности истории семилетней давности?

— Мое расследование уткнулось в эту комиссию. Я узнал, чем эти люди занимаются, и за свои познания попал сюда.

— А куда же вы еще хотели попасть? Только не думайте, что выберетесь отсюда. Я здесь сижу уже четыре года и буду сидеть до тех пор, пока не сдохну. В вашей камере сидел капитан полиции из Лос-Анджелеса. Его перевели сюда сразу, как только выстроили этот блок. Семь лет назад. Он умер через три месяца после того, как я попал в эту клетку. Потом на его место стали сажать стукачей. Капитан тоже нарвался на эту комиссию и решил, что у него хватит сил совладать с ней, в итоге его отправили в печь.

— А куда отправляют ребят из других камер?

— Те, кто сидит здесь пожизненно, находятся в нечетных камерах, как мы. С нашей стороны коридора никого никуда не уводят. Те, что сидят напротив нас, —  обычные уголовники. Их привозят сюда из тюрем для промывки мозгов. Из них делают послушных животных, наподобие того, который вел машину моего отца. Он убил его и погиб сам. Люди с высоким уровнем интеллекта не поддаются лоботомии. У них очень хорошо организована работа мозга и развиты все клетки. Если они уничтожают вам ряд клеток, которые, по их мнению, мешают вам превратиться в обезьяну, то у них нет гарантий, что эта обезьяна не повернет оружие против них. Таких людей сложно программировать, и они еще не научились этому. На сегодняшний день они работают с теми, с кем нужный результат гарантирован. Девяносто процентов попадающих под скальпель —  это заключенные. Вот почему люди из камер напротив исчезают, а их место занимают новые подопытные кролики.

— Твой отец знал об этом?

— Узнал. Они ошиблись в расчетах. Они пригласили его в комиссию, потому что он имел большое влияние в сенате. Поначалу сама идея создания комиссии казалась ему гуманной. Он сумел протолкнуть идею ее создания в сенат и получил утвердительный ответ. Но комиссия, получив огромные полномочия, стала преследовать совершенно другие цели. Помимо обычной работы, по которой давались отчеты, комиссия стала убирать лишних людей. Чем дальше в лес, тем больше дров. Вендерс настоял на том, чтобы комиссия дала ему разрешение заключать соглашение с тюрьмами, которые бы предоставляли ему опасных заключенных для психобработки. С этим отец мой смирился. Но, когда дело дошло до того, что комиссия вместо установления диагноза стала выносить приговоры, он взорвался! Губернатор ухитрился провернуть махинацию. Он подсунул бланки протоколов комиссии каждому члену и убедил их подписать пустые листы. Стопка подписанных протоколов со всеми печатями попала в одни руки. Не требовалось созыва всей комиссии для вынесения приговора. Достаточно вписать имя потенциальной жертвы, и ее судьба решена. Человек исчезал бесследно и навсегда. Большинство членов комиссии приняли сторону губернатора. Каждый имел личных врагов, с которыми желал расправиться. Рука руку моет. Каждый член комиссии извлекал из ее работы собственные выгоды. На стороне отца, который решил вскрыть все махинации, стоял лишь один человек. Это редактор журнала «Голос Запада» Джек Фергюсон, которого в комиссию рекомендовал сам Гарри Мейер. Но они ничего не могли сделать. Машина заработала, и остановить ее мог только новый закон либо вето, запрет, который должен вынести тот же сенат. Отец обратился к своим коллегам-конгрессменам, но те были удивлены. «Сам пробивал дело, а теперь сам хочет утопить его! Сенат не детский сад и не может швыряться собственными решениями, от которых тут же должен отказываться!» Ему предложили составить обстоятельный доклад и выступить в сенате с речью. Но, как мы знаем, ему номе-шали. Комиссия имела свои рычаги в сенате, конгрессе, правительстве и спецслужбах. Отец составил доклад и сделал с него две копии. Одну он передал своему другу Фергюсону, вторую взял с собой, а оригинал оставил в сейфе. На пресс-конференции он собирался зачитать общую часть доклада.