ему, но и те, которые адресованы Маленкову. Петра Леонидовича это заинтересовало в высшей степени – его письма и читаются, и необходимы.

Умер Сталин. Я помню, мы были в ужасе от того, как это воспринимается народом. Одна наша родственница специально приехала из Ленинграда, чтобы поклониться Сталину. Мы никак не могли этого понять. Смерть Сталина была очень опасна для нас – в такой момент могло произойти все что угодно, мог совершенно спокойно быть «несчастный случай». Но, очевидно, у Берии были совсем другие заботы – заботы о том, чтобы перехватить власть. Иначе он непременно воспользовался бы таким моментом, чтобы свести свои давние счеты с Петром Леонидовичем. Последовавший через несколько месяцев арест Берии был словно подарок Петру Леонидовичу – о нем стало известно как раз в день его рождения. И только тогда исчезла постоянная угроза, под гнетом которой мы жили все эти годы.

С Петра Леонидовича была снята опала, и к нам снова стало приезжать много людей. Они больше не опасались нас.

Возвращение Петра Леонидовича в институт было очень для него тяжелым делом, очень. Ему было жаль, что институт многие годы был в чужих руках. По-моему, он никогда уже не смог смотреть на свой институт как раньше. Поэтому он и создал свою Физическую лабораторию, как бы институт в институте. Предложение вернуться в институт он воспринял как естественное, но без какой-то радости. Физическая лаборатория стала для него главным местом, и, пока она не начала работать, мы не переезжали с дачи. Когда Петр Леонидович стал работать в Москве, он закрыл свою лабораторию на Николиной Горе и больше туда не возвращался. Но он никогда ее и не ликвидировал. В его жизни столько раз случались какие-то неприятности, что он считал: нужно иметь запасное место, которое не находится в городе, свою собственную лабораторию в полном смысле этого слова.

Надо сказать, что у нас с Петром Леонидовичем были особенные отношения. Мы были мужем и женой, но связывала нас не только любовь. У нас были необыкновенно дружеские отношения, полное понимание того, что мы делаем, и абсолютное доверие друг к другу, совершенное. Он знал, что я его не подведу никогда. Я знала, что он мне всегда скажет всю правду о том, что происходит. И вот это, я думаю, было основное, что помогло нам победить все жизненные невзгоды – полное доверие друг к другу, полная поддержка и взаимопонимание.

Оказывается, дружба в супружестве гораздо важнее любви. Дружба – это самое основное.

Из переписки с сыном Андреем

(Публикация П. Е. Рубинина.)

У Андрея Капицы не ладились дела в его московской школе, и родители, чтобы он не остался после 10 класса без аттестата зрелости, отправили его весной 1948 года в Ленинград. Среди ленинградских родственников Капиц были люди, хорошо знакомые с учительским миром города, с опытными и талантливыми преподавателями.

Анна Алексеевна и Петр Леонидович, изгнанный из Института физических проблем, жили постоянно на даче, на Николиной Горе. В марте 1948 года им пришлось из большого дома переехать в сторожку. О событиях, которые предшествовали этому, Петр Леонидович 21 апреля 1948 года написал президенту Академии наук С. И. Вавилову:

«Мне хотелось обратить Ваше внимание на то, как Дачное Хозяйство Совета Министров произвело вывоз мебели с дачи. Во время войны вся моя личная мебель пропала, и Дачное Хозяйство дало мебель из своих складов. Поэтому вывезти мебель они имели право. Но, предупредив меня только накануне вечером, они утром прислали человек 20 и решительно всё разом вывезли. Мои книги побросали на пол, вывезли дрова, срезали телефон, увезли все огнетушители и все противопожарные средства, и вообще все, что можно было вывезти. Одним словом, если Вы видели „Русский вопрос“[133], то тут делалось все гораздо грубее. Говорят, что ученых надо уважать, но ясно, что и с любым гражданином нехорошо так поступать»[134].

Случилось это 2 марта 1948 года, незадолго до отъезда Андрея в Ленинград. На копии письма Капицы В. М. Молотову от 16 февраля 1948 г., в котором он просил сохранить за ним дачу на Николиной Горе, Петр Леонидович написал: «Примечание. Ответа на эти письма не последовало. Вся полностью мебель, дрова, телефон и прочее было вывезено в несколько часов 2 марта 1948 г…». Обратим внимание на спокойный тон писем Анны Алексеевны, испытавшей, по-видимому, немалое потрясение в день «налета» на дачу работников Хозу Совмина СССР и переживавшей за своего младшего сына… Во всяком случае, экзамены сына волновали ее больше козней чиновников аппарата Совмина, действовавших, несомненно, по указке Берии, злейшего врага Капицы. Она была уверена, что Петр Леонидович с ними справится и дачу отстоит.

«15 марта 1948 г., Николина Гора

Дорогой Андрей,

Сегодня понедельник, и я думаю, что Ты мне напишешь письмо. Я рада, что Ты доехал хорошо. Все инструкции я напишу в этом письме, так что Ты не сможешь Женечке [135] „морочить голову“.

Мы с папой чудно живем в маленьком домике, здесь очень уютно и для двоих не очень тесно. Папа в лаборатории устроил свой кабинет, т. е. на письменном столе разложил все свои бумаги и начал писать работу. В передней комнате очень хорошо, и Твоя полка прямо чудесна. Печки очень хорошо греют, а готовить я хожу в большой дом, там живет Варвара Ст[епановна] [136], она не попала в дом отдыха. Этот дом находится на родине Калинина, и туда от станции надо ехать 40 верст по дороге. В последнюю оттепель там все дороги развезло, и они закрылись до мая. Ей, конечно, очень обидно, очень она хотела поехать. Теперь живет и отдыхает в большом доме с котятами, которые стали ужасно симпатичными.

Нам Академия прислала очень много дров – 21 куб. метр, и сегодня ночью поднялась метель и все дороги замело. Но теперь это все равно – дрова у нас, и Торопенко приходит их пилить и колоть. Твои дрова были ужасно нужны, я почти все их сожгла, прежде чем Академия прислала. Мы получили от Вавилова письмо, что дача передается из Хоз. Управ. Совета Министров в Академию Наук, так что я думаю, что теперь будет все хорошо. Никто ничего вывозить не будет, и мы постепенно опять все заведем. Академия предлагает набор финской мебели, они ее купили для академических дач. Я просила Тетю Наташу ее посмотреть, может быть, мы прямо так и возьмем, если она симпатичная.

У нас всю