Елисава закрыла глаза, словно прячась от всего этого. Харальд был влюблен в тетку Доброгневу или хотя бы «ухлестывал» за ней. Для мужчины ведь необязательно любить, чтобы добиваться от женщины… не руки, а того, что один дружинный скальд, вовсе не предназначавший свои творения для ушей княжьих дочерей, назвал «дружбой бедер». Конечно, как она раньше об этом не подумала? Да, она понимала, что в пору того сватовства Харальд не мог испытывать никаких чувств к десятилетней девочке, — но почему ей не пришло в голову, что эти самые чувства он вполне мог испытывать к другой девушке в доме? Доброгнева, последний ребенок Владимира Старого от его немецкой жены, родилась в год смерти отца. Одиннадцать лет назад ей было восемнадцать, как и Харальду. Она была хороша собой — это и сама Елисава могла засвидетельствовать, поскольку рассталась с теткой всего год назад. И как она раньше не сообразила? Да разве стал бы Харальд, восемнадцатилетний парень, обращать внимание на десятилетнюю девчонку, ходившую с няньками и игравшую в куклы, когда рядом была взрослая красивая девушка, его ровесница? Его выбор был очевиден. И Доброгневу нетрудно понять — в восемнадцать лет Харальд был уже настоящим мужчиной, красавцем, удальцом, а Доброгнева — созревшей девушкой, которая тяготилась своим затянувшимся девичеством. Зачем он добивался ее — из-за влечения или из-за того, что надеялся жениться на ней и приобрести поддержку ее брата Ярослава? Так ли иначе, но «дружба» зашла слишком далеко, и Харальд, прижатый к стене, струсил. Он не признался. Даже попытался прикрыться совсем другими намерениями. Прикрыться ею, Елисавой, которая понятия ни о чем не имела.

Настаивать на браке Харальда со своей сестрой Ярослав не стал — зачем ему нужен такой зять? И дочь свою отдавать не собирался. Он хотел только, чтобы Харальд убрался из Киева — и подальше. Тот пообещал убраться. А Ярослав поддержал слух о том, что норвежец посватался к его дочери Елисаве, а о Доброгневе он даже и не думал, потому что по родственным связям такая жена ему не подходит, — и уехал в Царьград добывать богатство и славу, чтобы стать достойной парой для Ярославны. И все. Честь рода спасена, все довольны. Кроме Доброгневы, надо думать.

И не случайно, наверное, она после этого еще десять лет не выходила замуж. Почему? Дурная слава отпугивала знатных женихов? Или… она ждала, что Харальд вернется за ней? Он обещал вернуться, когда сам Ярослав почтет за честь породниться с ним, а она пообещала ждать… И не дождалась совсем немного — какой-то год. И то — ей было двадцать восемь лет. В такие годы простые бабы по восемь-десять детей имеют и похожи на старые беззубые развалины. Она не могла дожидаться дольше, тем более что нашелся жених из Польши, которому ее родство с немецкими графами подошло как нельзя лучше.

Елисава села на ближайшую скамью. Ее не держали ноги. Она закрыла лицо руками, не желая глядеть на белый свет. Ей хотелось умереть или хотя бы заснуть, как богиня Леля в кощуне, до весны…

— Эллисив… — раздался рядом с ней голос, хриплый и почти неузнаваемый. — Послушай… Посмотри на меня…

— Яне могу… — еле слышно ответила Елисава, не столько узнав, сколько догадавшись, кто к ней обращается. — Я не буду больше ни смотреть на тебя, ни слушать.

— И правильно, — вставил Эйлив, чье крушение обернулось почти торжеством. — Харальд, я слышал, пел свои стихи — так, скорее всего, он их Добруше сочинял, а не тебе!

Стихи… В самом деле, там не было имени девы, к которой так стремился скальд. Его и не должно там быть. Нанна ниток, Герд из Гардов — так он ее называл, потому что женщин всегда называют каким-то кеннингом. А кеннинги подходят кому угодно. Это Елисава решила, что Герд из Гардов — это она, и Харальд ей так сказал. Но он мог, когда складывал эти строчки, думать о Доброгневе — для стиха это все равно.

— Эллисив, послушай…

— Я слишком долго слушала тебя. Но ты никогда не говоришь правды.

— Я скажу тебе правду.

Харальд опустился на колени возле нее, взял ее руки и силой отвел от лица. Елисава отвернулась, не открывая глаз, но он заговорил, глядя ей в лицо:

— Я скажу тебе правду. Поверишь ты мне или нет — твое дело, но я скажу. Да, у меня была любовь с Доброй, когда я жил в Кёнугарде. Ты была ребенком, а она — взрослой Девушкой. Я хотел ее — сам не знаю зачем, но кто из мужчин это знает? Я понимал, что она мне не подходит в жены. Ты подходила мне лучше. Я не посмел признаться Ярислейву и посватался к тебе. Я догадывался, что скорее всего он мне откажет…

— О Боже! — Елисава в отчаянии, осененная новой мыслью, попыталась вырвать руки, но он не пустил. — Ты ведь мне рассказывал… о Марии! Ты сам сказал, что сватался к ней, зная, что тебе откажут, потому что хотел не жениться, а чтобы Зоэ от тебя отвязалась! И ко мне ты сватался, чтобы от тебя отвязались с Добрушей!

— Тогда — да! — резко подтвердил Харальд и тряхнул ее руки.

Княжна поневоле взглянула на него. В его глазах были гнев и решимость, и она, словно завороженная, продолжала смотреть ему в лицо.

— Я десять лет мечтал вернуться к ней, и обещал ей это. А она обещала меня ждать. Я присылал мои сокровища, чтобы и Ярислейв, и она знали, что я выполняю свои обещания — добываю богатство и славу. А потом я вернулся и узнал, что она уже год как вышла замуж и уехала в Польшу. Я узнал, что никто не принуждал ее к этому браку, она согласилась сама. Я собирался ехать в Польшу, чтобы найти ее, посмотреть ей в глаза… Но не поехал. Потому что я увидел тебя! За десять лет ты перестала быть ребенком! Десять лет назад мне было не на что смотреть, но с тех пор ты сильно изменилась! Ты стала самой прекрасной женщиной, которую я знал. Ты стала лучше той Добры, которую я помнил. И я никуда не поехал. Мне никуда больше не нужно было ехать, потому что единственная женщина, которая мне нужна, находилась в Кёнугарде. Эта женщина — ты, Эллисив. Я лгал тебе о том, чтобы было десять лет назад, но я не лгу о том, что есть сейчас. И ни Эйлив, ни император Микаэль, ни Фенрир Волк не смогут опровергнуть мои слова. Ты вправе отказать мне. Но если ты откажешь… Если я потеряю тебя, я потеряю гораздо больше, чем все золото Миклагарда. Решай, Эллисив. Я клялся, что не стану тебя принуждать. И я не буду этого делать. Все зависит только от тебя.

Он отпустил ее руки, встал и отошел. Как во сне, Елисава поднялась и пошла прочь из гридницы.

— Эллисив! — окликнул ее Харальд, и она обернулась. Он стоял на том же месте, держа в ладони свой золотой крест со смарагдами. — Я не знаю, какое решение ты примешь. Но я даю тебе клятву, — он сжал крест в ладони, — я клянусь Богом, который все создал и всем правит, перед всеми этими людьми, перед моей дружиной и твоими братьями, памятью моего брата, святого Олава конунга, что никогда не назову своей королевой никакую другую женщину. Только тебя одну.

Но Елисава уже была не в силах оценить значение этой клятвы. Ничего не ответив, она вышла.

На лестнице, поднявшись на несколько ступенек, княжна вдруг обессилела и привалилась к перилам, а потом поползла вверх, едва переставляя ноги, будто древняя старуха. Ей хотелось плакать, но слез не было, тело налилось тяжестью, в голове была гулкая, мучительная пустота.