– Пятнадцать суток?! – ужаснулся Иван. – Я не могу пятнадцать суток! У меня жена помирает!

– Тихо-тихо-тихо! Ты что! Тихо сиди! Не хочет он пятнадцать суток! А два года не желаешь?

– Как… два года?! За что?! Они ж сами!

– Тихо, говорю тебе! Не ори! Надо утра дождаться. Начальник придет. Тут хороший начальник, правильный. Он меня один раз отпустил, веришь? Вдруг и тебя отпустит…

Они оказались ровесниками. Оба детдомовцы – нашлось, о чем поговорить. Правда, говорил один Генка, трындел без умолку, заговаривая Ваньку, и в конце концов Чембарцев впал в тягучее мутное забытье. Очнулся от звонкого голоса все того же Генки, который радостно кричал, стоя у решетки:

– Дяденька начальник! Здравствуй! Как она, жизнь?

– Какой я тебе дяденька! Племянник нашелся. Степанов, ты, что ли? Завязывай ты с этим делом, не годишься! Какой из тебя щипач, ты уж пятый раз попадаешься.

– И всего третий! Гражданин начальник, подойди, сделай божеску милость!

– Ну, чего тебе?

– Начальник, будь человеком, отпусти, – тихо заговорил Генка совсем другим тоном, серьезным. – Да не меня! Вон его! У парня горе, жена помирает, а его забрали по дурке! Отпусти, правда! Беременная жена, на седьмом месяце…

Начальник посмотрел на сидящего на лавке Чембарцева, тот, исподлобья, на него.

– А чего рожа такая? Дрался, что ли?

– Ну, накидал слегка мусорам твоим, так он осознал! Правда! Ну, горе ж у пацана!

– Подойди-ка! Как тебя?

– Чембарцев Иван. – Ванька с трудом встал, так все затекло за ночь, подошел.

– Ну что, Чембарцев Иван? Плохо дело? Рассказывай!

Иван рассказал, как мог. Начальник смотрел на него, молчал, только хмурился и желваки на скулах играли. Он был немолод – в отцы пацанам годился. Седой, глаза голубые. И, глядя в эти голубые глаза, Иван вдруг сполз по решетке и встал на колени:

– Отпустите меня, христом богом прошу! Век не забуду!

Начальник тяжко вздохнул, потом крикнул:

– Дежурный! Алексеенко! Отпусти этого! Чембарцева. Да, и позвони в справочную, узнай, куда привезли Чембарцеву… Как дальше?

– Валентину Сергеевну!

Дежурный, гремя ключами, отпер замок. Иван пошел в сортир, умылся. Увидел себя в мутном зеркале – ужаснулся: ну и рожа, правда! Глаз заплыл, губа разбита, нос… Нет, нос вроде не сломан. Ужас! Валечка же… Валечка испугается… И таким ужасом охватило, что руки затряслись. Валечка! Вышел и услышал, как начальник переспрашивает дежурного, вешающего трубку:

– Умерла?! А ребенок?

– Ребенок вроде жив…

Они все обернулись на него: мрачный начальник, перепуганный дежурный, еще какие-то люди в форме и без нее… Бледный Генка-Чубчик смотрел из-за решетки. Тишина настала. Смертная тишина. Потом кто-то дал ему воды, Иван машинально выпил.

– Пойдем, – сказал начальник. – Я сам тебя отвезу. А то опять загребут, с такой-то рожей. Какая больница, Алексеенко?

– Роддом № 6!

– Абрикосовский? Пошли, Чембарцев.

В морге Чембарцев отрубился. Как увидел Валечку, так и все. Младенца ему потом все-таки показали, начальник настоял. Маленький, красненький…

– А он выживет?

– Посмотрим, – ответил главврач, глядя на Ивана с состраданием. Он не очень понял, почему отец в таком виде, но раз милиция просит… да еще так настойчиво… Начальник довез Ивана до дома, даже в комнату зашел, посмотрел – да, бедненько.

– Тут, значит, живете? А родные-то какие есть?

– Здесь. Только я еще не прописан. Не успели мы… с Валечкой. А родных… никого. Я ж детдомовский, а… Валечка… Валечка…

– Так, спокойно! Водка есть у тебя?

Выпили, помянули.

– Ну ладно, парень, держись. Ты не один, сын у тебя. Держись, мальчик.

– Спасибо вам!

– Не благодари! Не за что! – И зубами скрипнул. В дверях приостановился: – А ты номер не запомнил? Ну, машины этой? Бежевая «Волга», говоришь?

– Не запомнил.

– Ну да, тебе не до того было. Прощай! И чтоб я тебе больше не видел, понял?

– Понял…

Номер он запомнил. Как в камень врезал. И мужика этого. На всю жизнь.

Как похоронили Валечку, как, что – ничего не заметил, как в тумане все было. Переехал обратно в общагу, работал, даже не пил. Потом начал. И тоже, как на работу, ходил по очереди: то на кладбище к Валечке, то к сыну в роддом, то к Валечкиному дому, в тот переулок проклятый. Долго ходил, но наконец увидел машину – бежевую «Волгу». И номера те самые, и водитель. Едет себе как ни в чем не бывало. Проследил за ним – тот свернул направо и встал в закоулке, машину оставил, а сам пошел в арку, Чембарцев – за ним: ага, падла! К любовнице, не иначе! Мужик был, как ему по молодости показалось, уже старый – лет сорока. В шляпе, в хорошем пальто, кашне белое развевается. Почему-то это кашне прямо взбесило Чембарцева. Ну ладно, погоди. Дождался в арке, пока обратно пойдет, спросил культурно:

– Товарищ, прикурить не найдется? – и шагнул к нему из тени. Тот шарахнулся:

– Я не курю!

Чембарцев сгреб его, ухватил за кашне и подтащил к закрытой намертво двери, там углубление небольшое было в стене, туда и втащил. Притиснул к двери и заточку к горлу приставил:

– Только пикни – пришью!

Тот сразу затрясся, забормотал шепотом, выпучив глаза:

– Возьмите, возьмите, вот кошелек, часы, только не надо, не надо!

– Умолкни! Узнаешь меня?

– Нет! Нет, я не знаю вас, нет…

– А, сволочь! Ты жену мою убил и не помнишь?!

– Я никого… никого… вы обоз… обознались…

– Машиной сбил! Тут, рядом, в переулке! В марте? Не помнишь?!

И увидел, что тот вспомнил. Затрясся еще больше, завизжал:

– Нет, нет! Я не сбивал! Она сама упала! Сама!

– Да если б не ты, она б не упала! Она беременная была, ты не заметил, что ль?! На седьмом месяце! Что ж ты, гад, не остановился, а? Я ж тебе кричал! Если б ее сразу… в больницу… она выжила бы! Почему ты не остановился, сволочь?! Почему?!

– Я… испугался… Простите… Я не хотел, чтоб так вышло… Простите…

Руки у Чембарцева тряслись, заточка царапала мужику горло – тоненькая струйка крови стекала на белое кашне…

Это была последняя секунда, когда он мог остановиться.

Всю оставшуюся жизнь мучил Чембарцева навязчивый сон: вот он отводит заточку, изо всех сил бьет мужика кулаком в лицо и говорит: «Живи, сука! Если сможешь!» И уходит. И сам живет дальше. Потому что он умер вместе с этим мужиком – там, в подворотне! Только не сразу это понял.