— Все македонцы уже наказаны тем, что персы приобрели большее влияние при дворе, чем они сами.

Все стали утихомиривать Клита, призывали его к благоразумию, желая погасить взрывоопасную ситуацию. Александр же обратился к грекам-гостям за своим столом:

— Вы должны чувствовать себя среди диких македонцев, как полубоги среди зверей.

Но тут Клита опять разобрало:

— Если ты не хочешь, чтоб за твоим столом сидели настоящие мужчины, которые не боятся говорить то, что думают, то довольствуйся обществом рабов, которые падают ниц при виде твоего персидского кушака!

Это заявление взбесило Александра, и он запустил в Клита яблоком, которое держал в руках, и уже хотел схватиться за меч, но телохранители его предусмотрительно убрали. Разъяренный Александр, расталкивая гетайров, которые его держали, по-македонски приказал трубить тревогу. Птолемей и другие поспешили вывести Клита на воздух, надеясь, что он образумится, протрезвеет и успокоится. Но судьба оказалась неумолима к Клиту; он еще больше разошелся и вернулся в шатер, декламируя Еврипида:

Как ложен суд толпы! Когда трофей

У эллинов победный ставит войско

Между врагов лежащих, то не те

Прославлены, которые трудились,

А вождь один себе хвалу берет.

Еще быстрее, чем он успел подумать, взбешенный царь выхватил копье у пажа и пронзил Клита наповал. Пока другие осознавали случившееся, Александр направил то же копье на себя. Но его успели удержать, скрутить и увести в его покои, где он провел следующие три дня в стенаниях и раскаянии о содеянном, никого не допуская к себе.

Шок в лагере сменился бурным обсуждением трагических событий и ожиданием, что же будет теперь. Первой реакцией Таис тоже был шок. Потом ее посетило чувство, которого она не знала ни до, ни после, никогда по отношению к Александру — осуждение. Она чувствовала его, может быть, одну минуту, но испугалась тому отчуждению, которое оно вызвало. И устыдилась.

А где же любовь?!

Любовь не осуждает, она старается понять, пожалеть, простить. Ведь достаточно того, что Александр сам себя наказал тем, что лишился друга и соратника, взял на себя грех убийства, растоптал собственную аретэ — стремление к доблестной, справедливой и благородной жизни. Как терзают сейчас его совесть старухи-эринии! Как же она посмела осудить? Где же любовь?..

Птолемей, Геро и Неарх собрались у Таис, в беде ища общества и поддержки друг друга.

— У Клита всегда был длинный язык и короткий ум, и он безбожно злоупотреблял любовью Александра, считая, что ему все простится. Чуть что — я тебе спас жизнь. Как будто это дает ему право садиться царю на голову, — говорил Птолемей.

— Как можно было обвинять Александра в трусости и присвоении чужой славы? — возмущенно добавил Неарх, который вообще удивлялся вольностям македонских нравов. Там, откуда он происходил, можно было поплатиться за сотую долю того, что высказывал Клит. — Еще упрекают Александра в жестокости, в несдержанности. А я считаю, что он был к Клиту невероятно терпеливый, и размах его гнева свидетельствует о том, как долго он сдерживался, и как много в нем накопилось раздражения. Ты прав, Птолемей, Клит зарвался и позволял себе недопустимые вещи.

— Но Птолемей прав и в том, что Александр его любил… — заметила Геро.

— Конечно, любил, никто не спорит. И, конечно же, жалко Клита… — вздохнул Неарх.

Таис слушала все это, бессмысленно вперив взгляд в глиняное изображение птички, клюющей зерно, — типичное зороастрийское украшение над очагом. Что так разъярило царя? Мог Клит говорить правду? И почему государь приказал трубить тревогу? Его держали и отняли у него оружие! Ему почудился мятеж? Привиделся отец, убитый собственным телохранителем?

Уже три дня Александр один, обрек себя на одиночество, наказал себя им. Он раскаивается, но еще не готов к публичному покаянию, к тому, чтобы посмотреть людям в глаза полными вины и сожаления глазами и отдать себя на их суд. А свой суд он вершит сам. Кто знает, что значит жить с обагренными кровью руками и тяжестью греха убийства на душе. Преступившему грань достаточное наказание — его злодеяние, потому что нет судьи страшней, чем угрызения совести.

Клит после казни Филоты принял вместе с Гефестионом командование конницей гетайров, а после того как Артабаз по нездоровью отказался от сатрапства в Согдиане, Александр передал ее Клиту, и единоправным хилиархом стал Гефестион. Может, удаление из армии, от центра всех событий так негативно настроили сначала Пармениона, потом Клита — старых вояк? А не хотел ли царь убрать Клита от греха подальше? Кто знает…

На четвертый день ожидания к Александру вошел Каллисфен и в долгой речи развил мысль своего гениального родственника Аристотеля, что всесильнейший из владык не должен ограничиваться никакими законами. Говорил он красиво и убедительно и в тот момент сам верил в свои слова. Анаксарх-философ вторил ему, что Александр один является мерилом добра и зла. А Аристандр-прорицатель объяснил случившееся местью оскорбленного бога Диониса, наславшего злое опьянение и помутнение разума на всех участников этой драмы. Но самым драгоценным успокоением стали речи делегатов от солдат о том, что в этом несчастном случае виноват сам Клит, хоть и жалко его, но Клит — один из многих военачальников, Александр же — их единственный и незаменимый вождь.

Наконец, настал момент, когда Таис вошла в покои Александра. В красивом нарядном платье, с тщательно уложенными волосами, украшенная драгоценностями — ослепительная и великолепная, такая, какой он хотел ее видеть. Подошла к нему, посмотрела в страдающие, потухшие глаза с любовью и сопереживанием.

— Ах, Таис, что бы я отдал за то, чтобы случившееся оказалось неслучившимся! Как страшно, что ничего нельзя исправить… Мне нет прощения! Не получается у меня жить праведно и безгрешно.

Она молчала, не хватало мудрости найти слова. Приходили только слезы. Таис прижала его голову к груди и заплакала вместе с ним. Мы становимся людьми страдая, ошибаясь, греша. «Патейн матейн» — страдание учит. Самые важные уроки в жизни — самые болезненные.

«Со мною что-то происходит» — сказал когда-то Александр. «И со мною, со всеми нами…» — подумала Таис, вспомнив то чувство осуждения, наполнившее ее сердце ядом, который убивает любовь.

Под влиянием ли злого рока, Диониса или по другим причинам, да только их испытания-злосчастья на этом не закончились.

Зимой Александр находился в Наутаке, когда Спитамен во главе массагетских всадников, тех самых, что пили кровь своих врагов, чтоб перенять их силу, снова появился в Согдиане. Новая тактика, разработанная Александром в ответ на «летучие атаки», стала приносить плоды. Скифские отряды имели обыкновение окружать противника, расстреливать все стрелы и тут же рассеиваться, пресекая всякую попытку контратаки. Александр придумал посылать вперед конный отряд, который позволял себя окружить, затем легкую пехоту для стягивания кольца, потом тяжелую конницу, которая брала в окружение окружающих. Несмотря на участившиеся поражения, потрепанному Спитамену и на этот раз удалось ускользнуть. Разозленный Александр даже всерьез подумывал о вторжении в пустыню, чтобы там попытаться захватить упорного врага. Радовало то, что македонцы начали одерживать победы. Лиха беда начало, а в любом начале самое главное — продолжение.