— Инцидент исчерпан, — подвел итог капитан Ставридкин. — Старпом, занесите в журнал... И смените рулевого, уже полдень.

— Охохито, ступай на руль, — велел Жора. — Это тебе не бутылки бить из музейного самопала. Займись полезным делом.

Охохито послушно пошел на корму, но все же сказал, оглянувшись:

— Это не самопал, господин Седерпауэл, а уникальный коллекционный экземпляр семнадцатого века.

— Смотри, чтобы его не разорвало от старости. Кажется, ты не жалеешь пороха для зарядов.

— У меня запас. Десять фунтов.

— Клянусь дедушкой, ты однажды подымешь нас на воздух!

— Я опытный оружейник и соблюдаю полнейшую технику безопасности, — с достоинством сообщил потомок флибустьера. Уже от штурвала. Там он, встав рядом с Макарони, глянул на компас: — Какой курс?

— Семьдесят девять... Сдал...

— Курс семьдесят девять. Принял... — Охохито взялся за колесо. И сразу начал напевать под нос:

— Перестань! — простонал Макарони и сцепил замочком пальцы. — Накаркаешь беду...

— Ладно, ладно... А про красотку петь можно?

— Про красотку можно...

Охохито запел:

Макарони с тихим отчаяньем махнул рукой и пошел, осторожно плюя через плечо.

На камбузе дядюшка Юферс беседовал с Гошей.

— Видишь, боцманских обязанностей здесь у меня немного, яхта новая, ни такелажных работ, ни ремонта не требуется. Так что я больше по камбузному делу. Вспоминаю «Долбленую тыкву». Какие блюда готовили!.. А у нашей поварихи был кот Вася. Но имя свое он не любил, и все его звали просто Тети-мартовский Кот. Петь любил. Как только гости поддадут малость и затянут песню, он тут как тут — сядет и подтягивает. Иногда ему специально мяса и рыбы давали, чтобы не мешал. А он слопает — и опять в общий хор. Особенно по душе была ему «Палубная колыбельная», печальная такая. Ты ее, Гоша, помнишь?

— Это самое... как же... «В тропиках душно... это... не спится в каюте...»

— Да-да... — дядюшка Юферс вытащил из закутка обшарпанную гитару. Зажмурился, запел. Хрипловато, но с чувством:

Гоша подтягивал — с тем же чувством, хотя и не очень умело.

— Тра-та-та... — бодро сменив тон, закончил дядюшка Юферс песню под рифму «котй» и прихлопнул струны, видимо застеснявшись своей неожиданной чувствительности.

Гоша тоже слегка смутился (ведь даже слезинки появились в глазах).

— Да... это самое... хорошая песня. А мне вчера это... на карнавале штучку подарили. Чтобы это... песни, значит, играть... Нажмешь кнопку, и это...

— Плеер?

— Наверно, это... да... В сундучке она... Это, вот... — Повозившись, Гоша протянул плеер дядюшке Юферсу.

— Ага... — тот умело нажал кнопку. И сразу раздалось знакомое:

Стало море злее и угрюмей, ребята.

Плюньте через левое плечо...

— Тоже знакомая песня, — сказал дядюшка Юферс, выключив запись. — Слышал я, что ее сочинил кто-то из матросов капитана Румба. Того самого. Так что, может быть, она тут и не случайно, ежели верить приметам, как верит наш Макарони...

— Приметы, они это самое... вещи иногда полезные, — заметил Гоша. — Особенно если это... ищешь клад...

Дядюшка вытащил табакерку.

— Попробуешь, Гоша? По старой памяти?

— Я это... рад бы... Да небось услышат...

— Решат, что это я... Возьми щепотку.

Гоша, покряхтывая от приятных предчувствий, насыпал табачок на сустав большого пальца. Дядюшка тоже. Потом они, глядя друг на друга и улыбаясь, синхронно втянули табак ноздрями. Закатили глаза. Дружно сказали:

— А-ап... — И от оглушительного чиха вздрогнуло все судно. Охохито на миг выпустил штурвал. Владика и Максима подбросило на крышке рубки, где они с Жорой разглядывали морскую карту. Паганель, разбиравший канаты, на всякий случай поднял руки. Макарони, любовавшийся у поручней горизонтом, плюнул через плечо (символически, потому что по правде плевать на палубе запрещено) и сцепил пальцы. Капитан Ставридкин высунулся из люка:

— Охохито! Опять вы палите в белый свет? Я конфискую у вас оружие!

— Никак нет, господин капитан! Это старый сеньор боцман Юферс пробует табак!

Капитан помотал головой:

— Да... как в старом анекдоте. «Ну и шуточки у вас, боцман...»

— Клянусь дедушкой Анастасом, еще два таких чиха, и мы пойдем ко дну... — заметил старпом.

Заяц Андрюшка, привязанный ушами к релингам, радостно улыбался. Чайки одобрительно кричали. Ветер был ровный, день был чудесный...

Паганель оказался жизнерадостным парнем. К середине дня он со всеми установил приятельские отношения. Разобрав и разложив в порядке бухты и мотки тросов, запасные блоки и скобы, он заявил:

— Ух, жара... — Скинул рубашку, бросил с носа за борт ведерко на длинном конце, зачерпнул воды и вылил на себя.

— И нас так же! — подскочили к нему Владик и Максим.

— С а-агромнейшим удовольствием, юнги!

Они сбросили жилеты и рубашки, и Паганель каждому устроил морской душ.

— Максим, давай я тебя сфотографирую мокрого! — схватился за аппарат Владик. — В Москве будешь рассказывать, что нырял с борта в открытом море!

— Давай! — Максим в дурашливо-горделивой позе прислонился спиной к поручням. Покосился на привязанного рядом Андрюшку. — Только можно я его уберу?

— Зачем?

— Ну... ребята посмотрят, скажут: это не по правде. Ка-кая-то игрушка рядом, так на морских судах не бывает...

— Ну и пусть скажут!.. Это ведь и в самом деле не по правде, ты же не нырял...