Нина вытащила из сумки шестьдесят рублей десятками и опустила в щель.

Ей почти сделалось стыдно. Этот ребенок, скорее всего, реален, и диагноз его реален; что изменят в его судьбе шесть мелких бумажек? Зато Нина оплатила неведомый счет, и, вот позор, у нее стало легче на душе.

* * *

Стоило выйти на улицу, как позвонил шеф. Он уже взял себя в руки и был деловит, как всегда; в пятницу за Леной придет машина от фирмы, гроб уже есть, бывший муж дал денег, родственники появились, ну и сотрудники скинулись. Похороны в понедельник. Ты приедешь, я надеюсь, к этому времени? Ах, ну да, понимаю. Приезжай, мы тебя ждем.

Рутина — лучшее средство от печали. Шеф распоряжался похоронами, как обычно распоряжался заказами и поставками, гроб превратился в ресурс, получаемый по накладной. Нина глубоко вздохнула, но в этот момент телефон затрезвонил снова.

— Как ты, Ниночка? Я все утро ждал, что ты позвонишь…

В голосе Егора Денисовича слышались неподдельная тревога и искреннее участие. У Нины потеплело на сердце.

— Я не смогла вчера уехать. Провод упал прямо на трассу…

— Ужас! Я знаю… У нас был аврал ночью, в мэрии не спали, на фабрике не спали… Починили, слава богу. Если ты не уехала — может, все-таки приедешь на дачу?

Нина закусила губу.

— Не знаю, — призналась честно. — После того, как Лена…

— Я все понимаю! Но не сидеть же тебе одной? Елена Викторовна была сложная женщина, ты с ней не дружила, как я понимаю, но в одиночку после такой истории… нельзя! А мы просто посидим, поговорим, чаю выпьем… Приезжай, а? Я машину пришлю.

— У меня гостиница только до вечера.

— Переночуешь на даче. А завтра тебя отвезут к поезду. Я же слышу, какой у тебя голос, ты не должна оставаться одна!

— Спасибо, — наконец согласилась Нина.

Вероятно, ее запас горя по Лене иссяк: высохли слезы, вернулись аппетит и чувство юмора. Она плотно пообедала в кафе, купила огурец в магазине напротив, вернулась в номер и задумчиво наложила маску. Да, она осунулась от тревог и переживаний, но, если убрать припухлость век, в целом встряска пошла ее лицу на пользу: добавился блеск в глазах, немного лихорадочный, но очень интересный. Тоньше и выразительнее сделался овал лица; Нина с удовольствием приняла душ, уложила волосы и поняла, что счастлива.

Бывает же чудо? Может, вся ее жизнь стоит теперь на пороге праздника, счастливого переворота, волшебства; Лена мертва, но она, Нина, жива, и жив Егор. Ей было стыдно и непонятно, как можно радоваться сегодня после всего, что случилось вчера. Но бывает и чудо.

Молодая администраторша удивленно воззрилась на нее, когда Нина, подтянутая, благоухающая, с рассеянной улыбкой на лице, спустилась с вещами в холл. Положила карточку на край стойки:

— Все, до свидания. Надеюсь больше не вернуться.

— До свидания, — отозвалась администраторша еле слышно.

И что-то добавила, но Нина не расслышала что.

* * *

У Егора был старинный проигрыватель и коллекция виниловых пластинок. Нина никогда бы не подумала, что черные блестящие диски, такие дорогие в детстве, до сих пор могут приводить ее в восторг.

— Акустически — совсем другое! Вот послушай…

И Егор поставил Вертинского, пластинку столь древнюю, что и в Нинином детстве ее сочли бы антиквариатом.

— «Над розовым морем вставала луна, во льду зеленела бутылка вина…»

Они немного танцевали. Очень много пили. Уговорили вдвоем пузатую бутылку «Хеннеси».

— «Послушай, о как это было давно, такое же море и то же вино…»

Дача, двухэтажный особняк с блестящим паркетом в холле, с колоннами у входа, с бесконечно уютной, хоть и огромной гостиной, казалась Нине декорациями к мексиканской драме. На ее глазах сквозь натуральную кожу проступал дерматин, которого не было, не могло быть в этом доме. На ее глазах проникновенная песня из трогательной делалась пошлой.

— «Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой, мы жили тогда на планете другой…»

— Я устала, — сказала Нина, осторожно высвобождая руку из горячей ладони Егора.

— Я понимаю… Ты так много пережила…

От этой реплики ее чуть не вырвало. Дело во мне, а не в нем, призналась она себе, превозмогая алкогольную слабость. Дело во мне. Это я виновата.

— Там готова для тебя комната, — ласково сказал Егор.

В этот момент она готова была расцеловать его в приступе благодарности.

Поспешно покинув гостиную, где горели свечи, она поднялась по мраморной лестнице в гостевую комнату, где могли разместиться пять человек без малейшего неудобства. Едва умывшись, едва стерев с лица так тщательно наведенный макияж, она упала на широченную постель; перед глазами у нее прыгали электрические искры.

Она получила оранжевый счет утром, в половине десятого.

Сейчас время перевалило за полночь, начались новые сутки. Она оплатила счет вовремя. Как положено дисциплинированному плательщику. Почему же ей так страшно и муторно?

Но ведь она сейчас не в гостинице с ее истеричными администраторами, с ее разболтанными розетками.

И завтра она поедет домой. Прощай, Загоровск.

И еще…

Без стука открылась дверь. На пороге стоял Егор в распахнутом халате на голое тело, с большим апельсином в руке.

И это мне тоже снится, в ужасе подумала Нина. Трясущейся рукой она нащупала выключатель прикроватной лампы.

— Ниночка… — Объятый мягким светом, Егор шагнул вперед, пьяно улыбаясь от уха до уха.

— Я ведь заперлась, — пролепетала Нина. — Кажется… Егор, я ведь сплю!

Плотная волна коньячного духа подтвердила, что она бодрствует.

— Выйдите вон, — пролепетала она, с перепугу заговорив чужими словами. — Уйди отсюда!

— А это называется «динамо», — с ласковой укоризной проворковал Егор. — Нехорошо накручивать динамо, Нина, ты ведь не девочка уже…

И, уронив халат на ковер, он пошел к ней, раскинув руки.

Нина тоскливо ждала; она почему-то никогда не думала, что может стать жертвой изнасилования. Теперь, глядя на идущего через комнату голого мужчину, она прекрасно понимала, что протестовать, конечно, можно, но бесполезно. Женщина, явившаяся на чужую дачу с ночевкой и пившая с хозяином коньяк при свечах, в глазах общественности — и отчасти в собственных — уже должница, который выписали счет, и предстоит его оплатить. Она не понимала, как ей мог нравиться Егор: сейчас, когда с директора слетел лоск и блеск, он сделался не более привлекательным, чем туша кабана на бойне. Подчиниться было унизительно, сопротивляться глупо; она ждала, лихорадочно перебирая варианты, когда Егор вдруг выронил апельсин.

Бледное его тело вытянулось и изогнулось дугой.