— Знаю, — говорит она.

На какое-то время вновь воцаряется тишина.

— Я пытаюсь сделать цирк самодостаточным, — объясняет Селия. — Независимым от нас и нашего состязания. От меня. Мне нужно было разобраться в твоей методике, чтобы он мог существовать и без нашего вмешательства. Я не могу допустить, чтобы место, которое так много значит для множества людей, попросту исчезло. Нигде больше они не смогут прикоснуться к чудесам, тайнам, загадкам. Нигде им не будет так хорошо. Если бы у тебя было такое пристанище, разве ты бы не хотел его сохранить?

— Для меня оно там, где ты, — говорит Марко. — Позволь тебе помочь.

— Мне не нужна помощь.

— Одной тебе не справиться.

— У меня есть Итан Баррис и Лейни Берджес, — возражает Селия. — Они согласились взять на себя ключевые функции. Им не справиться с тем, что касается манипуляции сознанием, но тут помогут Поппет и Виджет, если немного наберутся опыта. Ты… ты мне не нужен.

Она избегает его взгляда.

— Ты не доверяешь мне, — говорит он.

— Изобель тебе доверяла, — не поднимая глаз, говорит Селия. — Чандреш тоже. Откуда мне знать, что ты честен со мной, а не с ними, хотя именно меня у тебя больше всего причин обманывать?

— Я никогда не говорил Изобель, что люблю ее, — возражает Марко. — Я был молод и невыносимо одинок. Я не должен был позволять ей заблуждаться насчет моих чувств. Но поверь, это не идет ни в какое сравнение с тем, что я чувствую к тебе. Я не пытаюсь завлечь и обмануть тебя. Неужели ты считаешь меня настолько жестоким?

Селия поднимается со стула.

— Всего доброго, господин Алисдер, — говорит она.

— Селия, постой, — вскакивает Марко, но остается на месте, не пытаясь приблизиться. — Ты разбиваешь мне сердце. Однажды ты сказала, что я напоминаю тебе отца. Что ты никогда не хотела бы страдать так, как твоя мать страдала из-за него, но, послушай, ведь это именно то, что ты делаешь со мной. Постоянно ускользаешь. Раз за разом оставляешь меня наедине с тоской по тебе, когда я готов поступиться чем угодно, лишь бы ты была со мной. Это меня убивает.

— Это и должно убить одного из нас, — шепчет Селия.

— Что? — не понимает Марко.

— Побеждает тот, кто останется в живых, — объясняет она. — Победитель выживает, проигравший погибает. Так закончится поединок.

— Но это… — Марко трясет головой, не в силах продолжить. — Не может быть, чтобы такова была цель поединка.

— И тем не менее это так, — говорит она. — Это испытание выдержки, а не мастерства. Я пытаюсь сделать цирк независимым, прежде чем…

Она не может произнести этого вслух. Не может заставить себя посмотреть ему в глаза.

— Ты собираешься сделать то же самое, что твой отец, — догадывается Марко. — Хочешь таким образом выйти из игры.

— Не совсем так, — говорит она. — Полагаю, я гораздо больше взяла от матери, чем от него.

— Нет, — ужасается Марко. — Ты не можешь этого сделать.

— Это единственный способ завершить игру.

— Значит, мы не будем ее завершать.

— Я не могу, — качает головой Селия. — У меня не осталось сил. Каждая ночь дается все труднее и труднее. И я… я должна уступить победу тебе.

— Мне не нужна победа, — восклицает Марко. — Мне нужна ты. Боже, Селия, неужели ты и впрямь не понимаешь?

Она ничего не отвечает, но по щекам катятся слезы, которые она не пытается смахнуть.

— Как ты можешь сомневаться в моей любви? — продолжает Марко. — Селия, ты для меня целый мир. Я не знаю, кто пытается убедить тебя, что это не так, но ты должна мне поверить, умоляю.

Она молча смотрит на Марко сквозь слезы, впервые надолго подняв на него взгляд.

— Вот так я понял, что люблю тебя, — говорит он.

Они стоят в противоположных концах небольшой круглой комнаты с ярко-синими стенами, усыпанными звездами. Пол покрыт разноцветными подушками, а с потолка свисает сверкающая люстра.

— Я был очарован тобой с первого взгляда, — говорит Марко, — но именно здесь я понял, что это любовь.

Комната вновь меняет очертания, превращаясь в просторный бальный зал, в котором нет ни души. Лунный свет струится сквозь огромные окна.

— А вот так поняла я, — доносится до Марко шепот Селии.

Он бросается к ней и, осушив поцелуями слезы, находит ее губы.

Пока он целует ее, факел на площади разгорается ярче. Воздушные гимнасты крутят в воздухе сальто, озаренные лучами прожекторов. Весь цирк вспыхивает огнями, и посетители восторженно ахают.

Все прекращается, когда Селия отстраняется от него.

— Прости меня, — шепчет она.

— Пожалуйста, — молит он, пытаясь ее удержать, цепляясь пальцами за кружево ее платья. — Не уходи, прошу тебя.

— Слишком поздно, — говорит она. — И всегда было поздно. Даже когда я приехала в Лондон, чтобы превратить твой блокнот в голубя. Во все это впутано слишком много народу. Что бы мы ни делали, это отражается на цирке, на каждом, кто сюда приходит. А это сотни, тысячи людей. Мотыльки в паутине, расставленной еще тогда, когда мне было шесть лет. Я боюсь сделать шаг, чтобы не потерять кого-то еще.

Она поднимает глаза и, протянув руку, нежно касается его щеки.

— Сделаешь для меня кое-что? — спрашивает она.

— Что угодно, — обещает он.

— Не приходи больше, — срывающимся голосом говорит она.

Лишив его возможности возразить, Селия исчезает так же внезапно и неуловимо, как в конце представления. Кружево платья тает у него в ладонях, и только запах ее духов еще некоторое время висит там, где она стояла мгновение назад.

Марко остается один. Дверь шатра вновь появляется, приглашая его уйти.

Прежде чем удалиться, он вынимает из кармана игральную карту и оставляет ее на стуле.

Сентябрь 1902 г.

Селия Боуэн сидит за столом, заваленным книгами. В комнате уже давно не осталось места для книжных полок, но она, вместо того чтобы расширить ее, позволила книгам стать частью интерьера. Одни стопки заменяют столы, другие, обвязанные бечевкой, свисают с потолка по соседству с золочеными клетками, где живут несколько белых голубей.

Еще одна клетка стоит прямо на столе. Круглая, со встроенными часами, которые, размеренно тикая, показывают не только время, но и движение небесных тел.

Огромный черный ворон дремлет на шкафу возле полного собрания сочинений Шекспира.

Вокруг стола в центре комнаты зажжено несколько серебряных подсвечников, по три свечи в каждом. На столе видна медленно остывающая чашка чая, полураспущенный алый шарф, частично смотанный в клубок шерсти, фотография покойного часовщика, одинокая игральная карта, разлученная с остальной колодой, и раскрытая книга, испещренная значками, символами и вклеенными клочками бумаги с именами и подписями.