составили судебный акт и подали преступнику для подписи. Судьи вышли из пытальной и отправились в ратушу. Цареубийцу отнесли в часовню Консьержери, где он нашел священника из Сен-Поля и вместе с ним доктора Сорбонны господина де Марсильи.

Глубокий ужас выражался на всех лицах, а между тем Дамьен, священник, на которого было возложено спасение души несчастного, и исполнители, которые должны были подвергнуть его еще более жестоким страданиям, не совершили еще и половины своего дела.

Шарль-Генрих Сансон и два помощника остались при осужденном и должны были отвести его на Гревскую площадь. Габриэль Сансон в сопровождении прочих служителей отправился осмотреть в последний раз все приготовления к казни.

Пытчик, принявший на себя четвертование, по странной игре случая носил имя одного знатного лица, – а именно Субиза. Утром он уведомил своего начальника, что запасся всеми принадлежностями, необходимыми для выполнения смертного приговора.

Прибыв на эшафот, Габриэль Сансон тотчас же заметил, что несчастный Субиз пьян и потому не в состоянии выполнять свои обязанности. С испугом он приказал показать ему свинец, серу, воск и смолу, которые приказано было купить Субизу, но всего было очень мало. В то же самое время, когда осужденный мог прибыть с минуты на минуту, заметили, что костер, на котором должны были быть сожжены останки преступника, был сложен из сырых и негодных поленьев, которые весьма трудно будет зажечь.

Представив все последствия, к которым может привести нетрезвое состояние Субиза, Габриэль Сансон совершенно растерялся.

Приход полицейского офицера, расставлявшего своих людей вокруг ограды, и также генерал-прокурора, за которым нарочно послали, положили конец этому беспорядку.

Генерал-прокурор сделал строгий выговор Габриэлю Сансону, объявив ему, что за нерадивое к службе он присуждает его к пятнадцатидневному аресту, а затем приказал ему занять место моего деда в часовне. Несмотря на свою молодость, Шарль-Генрих Сансон внушал генерал-прокурору большее доверие, чем исполнитель приговоров дворцового превотства.

Помощники между тем отправились в соседние лавки для закупки необходимых для казни предметов. Толпа народа, последовавшая за ними, объявляла везде, кто они такие, и во всех лавках им не хотели продавать или же говорили, что не имеют требуемых предметов. Полицейский офицер должен был отрядить с ними урядника, который именем короля потребовал из лавок все необходимое для казни.

Приготовления еще не были закончены, когда на Гревскую площадь привезли осужденного. Пришлось посадить его на одну из ступенек эшафота; на глазах у него заканчивали последние приготовления к его смертной казни.

Дамьен пробыл три часа в часовне; он все это время молился с таким усердием и раскаянием, что тронул всех присутствовавших.

Когда на дворцовых часах пробило четыре, Габриэль Сансон подошел к господам Гере и де Марсильи и объявил, что уже время им отправиться на место.

Хотя он произнес эти слова вполголоса, но Дамьен слышал их и прошептал лихорадочно:

– Да, скоро наступит ночь.

И после небольшой паузы он прибавил:

– Увы! Завтра они еще увидят дневной свет!

Его положили в телегу, подле него сел священник из Сен-Поля, а сзади повозки, среди солдат, пошел господин де Марсильи.

Преступника сопровождал многочисленный конвой. Полицейские солдаты и сильные отряды жандармов окружали телегу, на поворотах улиц были расставлены караулы из гвардейцев.

Дамьена хотели заставить стать на колени у паперти Собора Парижской Богоматери, чтобы он публично сознался в преступлении, но его полураздробленные ноги причиняли ему столь жестокие страдания, что когда он наклонился для исполнения приказания, то упал лицом на землю с пронзительным, ужасным криком, который, несмотря на шум и волнение народа, можно было явственно слышать с противоположной паперти храма. Поэтому преступника подняли и он, поддерживаемый двумя полицейскими солдатами, стоя стал повторять слова, которые ему подсказывал актуарий. Когда его снова посадили в тележку, то Дамьен заплакал, и это были первые слезы, которые заметили на его лице со времени ареста. Через четверть часа тележка остановилась у эшафота. Еще никогда на Гревской площади не толпилось столько народа; даже на улицах Де-Ла-Ваннери, Дю-Мутон и Де-Ла-Тиксерандри теснились толпы народа. Все окна, выходившие на площадь, были заняты любопытными. Судя по костюмам, некоторые из любопытных, должны были принадлежать к высшим классам общества. Там и сям виднелись даже изящные туалеты дам; не хочется даже верить, чтобы в XVIII веке, гордящемся своей философией и гуманностью, женщины из высшего круга могли интересоваться зрелищем, которое приводило в содрогание самих палачей.

Как я уже сказал, Дамьен сидел в течение нескольких минут на ступенях эшафота: в это время к нему возвратилась прежняя твердость, и он спокойно стал глядеть на окружавшую его толпу. Он выразил желание поговорить с комиссарами и потому его перенесли в ратушу; здесь он обратился к господину Паскье с просьбой защитить жену и дочь его, которые ничего не знали о его намерениях. Несчастный еще раз отказался от своих показаний на Готье и поклялся спасением души своей, что один он только задумал и привел в исполнение свое преступление.

В пять часов он возвратился на площадь и был возведен на эшафот.

Из жаровни, в которой горела сера, по воздуху разносился острый, удушливый запах. Дамьен несколько раз принимался кашлять. Пока его привязывали к платформе эшафота, он глядел на свою руку с тем же выражением грусти, которое обнаружилось на его лице, когда после пытки он стал рассматривать свои истерзанные ноги. Он прошептал несколько отрывков из псалмов и повторил два раза: «Что сделал я? Что сделал я?»

Руку его крепко привязали к столбу таким образом, что кисть ее простиралась за последнюю доску платформы. Габриэль Сансон подставил под руку жаровню. Когда Дамьен почувствовал прикосновение синеватого пламени к своему телу, то испустил ужасный вопль и судорожно старался освободиться от удерживавших его веревок, но когда первое страдание миновало, он поднял голову и молча стал смотреть на свою горевшую руку, выражая свои мучения лишь скрежетом зубов.

Эта первая часть казни продолжалась три минуты.

Шарль-Генрих Сансон заметил, как тряслась жаровня в руках его дяди. Крупные капли пота орошали лицо исполнителя приговоров, и он был почти так же бледен, как и сам осужденный. Все это убедило моего деда, что он будет не в состоянии совершить вырывание клещами кусков мяса у преступника. Потому Шарль-Генрих предложил сто ливров одному из помощников, если он согласится заменить его.

Помощник по имени Андрей Легри принял предложение.

Он стал прикладывать свое ужасное орудие к рукам, груди и бедрам несчастного, и при каждом прикосновении страшной железной челюсти вырывал из тела кусок еще трепещущего мяса, и Легри наливал в рану то кипяченое масло, то горящую