Князья-воеводы, безусловно, знали о свадьбах, иные предвидели их последствия, и всё же многие продолжали действовать смело и решительно, добиваясь внушительных побед, хотя и не слишком влияющих на общий ход военных действий, но отрезвляющих захватчиков и самого Батория.

Для наглядности упомянем об одной из таких ярких операций. Воеводы Кутырев-Ростовский, Хворостинин, Щербатый, Туренин и Бутурлин, соединившись в Можайске, повели объединённые полки к Дубровне и Орше, Шклову, Могилёву, Родимлю, на территорию вражескую, пожгли посады этих городов, а под Шкловом в горячей сече разбили крупные силы литовцев, и с великим воинским трофеем и множеством пленников возвратились в Смоленск.

Подобные вылазки основательно тревожили Стефана Батория и его военачальников — они даже вынуждены были изменить стратегический план боевых действий. Вроде бы продолжая наносить главный удар на юго-восточном направлении, готовить в тайне решительное наступление на Псков и Новгород с целью их захвата.

Первой жертвой этого плана стали Великие Луки. О такой крупной потере клевреты Ивана Грозного не сочли возможным промолчать. Но не вскипел гневом государь Российский — он вновь направил к Стефану посольство с пространным посланием, соглашался уступить многие города ливонские, одновременно упрекая его в том, что он не царских кровей, а ведёт себя как отпрыск королевского рода, не желая добрых переговоров с истинным владетелем державным. Но Баторий не принял унизительной жертвы Грозного — настаивал на передаче Смоленска, Пскова, Великого Новгорода и многих других городов, а сверх того требовал 400 тысяч золотых, которые были им потрачены на организацию похода. На упрёк же о его безродности ответил дерзко:

«Хвалишься своим наследственным государством — не завидую тебе, ибо думаю, что лучше достоинством приобрести корону, нежели родиться на троне от Глинской, дочери Сигизмундова предателя. Упрекаешь меня терзанием мёртвых: я не терзал их; а ты мучишь живых: что хуже? Осуждаешь моё вероломство мнимое, ты, сочинитель подложных договоров, изменяемых в смысле обманом и тайным прибавлением слов, угодных единственно твоему безумному властолюбию! Называешь изменниками воевод своих, честных пленников, коих мы должны были отпустить к тебе, ибо они верны отечеству! Берём земли доблестию воинскою и не имеем нужды в услуге твоих мнимых предателей. Где же ты, Бог земли Русской, как велишь именовать себя рабам несчастным? Ещё не видали мы лица твоего, ни сей крестоносной хоругви, коею хвалишься, ужасая крестами своими не врагов, а только бедных россиян. Жалеешь ли крови христианской? Назначь время и место; явися на коне, и един сразися со мною единым, да правого увенчает Бог победою![56]»

Пока шли переговоры и переписка Ивана Грозного и Стефана Батория, ляхи, литовцы и шведы накапливали силы для наступления на Псков, одновременно активизируя для отвода глаз боевые действия на юго-востоке. Однако главный воевода псковской рати Иван Петрович Шуйский получил весть от своих лазутчиков и от перебежчиков о скоплении вражеских сил в городах, лежащих всего лишь в недельном переходе от Пскова. Станы многолюдные устраиваются и в глухих лесах поближе к Пскову. Баторий ждёт подхода многочисленных наёмников из других стран, а после их прибытия начнёт наступление. Месяца через два. Пока же отрабатываются совместные действия сводных сил. Наёмниками, которые должны подойти, станет командовать Ференсбах, в своё время честно служивший царю Ивану Грозному и весьма отличившемуся в свемной сече под Молодями.

На свой страх и риск Иван Шуйский спешно, меняя коней на погостах, поскакал в Александровскую слободу. Он надеялся, что государь, узнав об угрозе Пскову и Новгороду, в конце концов встрепенётся.

Государь вроде бы и впрямь встрепенулся, тут же вызвал дьяка Разрядного приказа и велел подготовить роспись полков и воевод для усиления обороны Пскова в несколько дней, добавив:

— Вместе с князем Иваном Шуйским действуйте. Как исполните, враз соберу Боярскую думу.

У Разрядного приказа нет затруднения: людей вполне хватит на то, чтобы собрать в Пскове крупные силы, но князь Иван Шуйский имел свой план, который предусматривал не только оборону самого Пскова, но ещё и создание крупного резерва, а также оборону южных границ.

— Сведал я, что к Баторию приезжал посол Оттоманской империи с предложением объединиться. Он так и сказал: если султан и король Баторий захотят действовать единодушно, то победят не только Россию, но всю вселенную. Считаю, поэтому, с Оки нельзя трогать полки, напротив, добавить туда, определив главным воеводой знатного победами и разумностью действий.

— Принимается, — без всякого сомнения, согласился дьяк Разрядного приказа. — Пару полков добавим, определив князя Василия Ивановича Шуйского первым воеводой Большого полка; вторым — Шестунова. Заступят они путь крымцам, если султан нацелит их походом на нас.

— Сколько может дать приказ войска Пскову?

— Тысяч сорок. А воевод полков давай определим вместе.

— Прикидывали и так, и эдак. Чтобы уважаемыми были среди ратников, чтобы отличались смелостью и разумностью, но не менее важно — упорством в сече — выбор пал на князей Шуйского-Скопина, на Овчину-Плещеева, на Хворостинина, на Бахтиярова и на Ростовского-Лобанова. У каждого из них — славные победы за плечами.

— Нужен и резерв на всякий случай, — напомнил Иван Шуйский. — Баторий, как мне известно, приведёт ко Пскову не меньше ста тысяч, и если вдруг станет нам невмоготу, кто поспешит на помощь? В Новгороде бы Великом иметь рать добрую, готовую спешно ударить по тылам войска Батория. В Ржеве бы тоже нелишне иметь пару полков.

— Сейчас в станах под Новгородом и в самом городе почти сорок тысяч. Главным воеводой той рати — князь Юрий Голицын. Подчиним его тебе, чтоб под единой рукой.

— Устроит. А Ржев?

— Не оголяя Смоленска, пару полков сможем наскрести. Тоже под твою руку.

— Ладно будет. Можно докладывать государю.

Иван Грозный без всяких поправок принял роспись Разрядного приказа. Особенно же ему легло на душу то, что всё войско, выделенное для обороны Пскова и для резерва, передано под руку князя Ивана Шуйского.

Государь так и сказал:

— Отменно. Единая воля, единые действия, единая ответственность перед государем и Россией.

Боярская дума тоже почти ничего не добавила в роспись, и тогда Иван Васильевич заключил:

— Тебе, князь Иван Петрович, надлежит дать клятву мне и всей Боярской думе, что не отдашь Пскова псу Баторию, пока будешь жив.

— Клянусь! — горячо заверил князь Иван Шуйский.

— Клянусь! Клянусь! Клянусь! — как эхо повторяли, поднимаясь без особого приглашения один за другим, остальные воеводы, коих определили в псковскую рать.

— Я верю вам. Вы устоите, — вдохновился Иван Грозный. — Сам я выезжаю в Старицу.