чего-нибудь о моей семье, но он покачал головой: нет, ничего. Однако он считал, что беспокоиться не нужно: мои родные наверняка в безопасности в лагерях для беженцев в Чаде.

Шепердз Буш Маркет — это бесконечные ряды киосков и лавок, скучившихся в проходах под арками железнодорожной линии. Многолюдный и сумбурный, он сразу же напомнил мне о базарах на родине. Мы остановились у одной палатки, и Шариф принес мне предоплаченный мобильный телефон, чтобы мы всегда оставались на связи. Затем мы нашли лоток, где продавался фуль — тушеная фасоль со свежими помидорами и кунжутным маслом, — который я так любила с детства.

Поедая его, мы бродили по рынку. Мне не верилось, что я наконец-то рядом с мужем. Шариф говорил негромко, и с его красивого лица почти не сходила застенчивая полуулыбка. Он рассказал, что усердно учится, чтобы завершить высшее образование. Его учеба в Хартуме оборвалась так внезапно, когда ему пришлось бежать из страны. По ночам он работал охранником и делил маленькую квартирку в Саутгемптоне с тремя друзьями-загава. Там было тесно, но это был его дом.

— Почему бы тебе не переехать ко мне? — предложил Шариф. — Саутгемптон — славное место. Нам придется жить вместе с друзьями, но все мы загава, так что разберемся.

— Но где мы будем спать? — спросила я.

Прекрасная идея, но выполнимо ли все это?

— Не волнуйся. Я уже поговорил с ребятами. Они отдадут нам спальню, а сами переберутся в гостиную. Говорю же тебе: разберемся.

Мне не удалось выбраться из приюта так быстро, как хотелось, но через неделю после визита Шарифа я переехала к нему. Квартирка с единственной спальней была очень маленькой, но меня это не смущало. По крайней мере, я сбежала из приюта отчаяния.

Шариф, казалось, был знаком со всеми и каждым загава в Саутгемптоне, и поток гостей не иссякал. Они понимали, что все тут ново для меня: и Англия, и сообщество, и Шариф. Ко мне относились так, словно я только что вышла замуж. Я получила множество прекрасных свадебных подарков: новое платье, красивые украшения, кухонные принадлежности.

Я была счастлива снова жить среди народа загава. Теснота не смущала меня: квартира со всеми ее обитателями была крошечной копией деревни. Одни работали по ночам, другие днем, так что у нас выработалась система посменного использования спальных мест. Но мы всегда старались хотя бы раз в день есть всей «семьей». Пища готовилась на всех, и во время трапезы продукты складывались в общий котел. У Шарифа и его друзей даже одежда, казалось, была общей. Мы словно принесли деревенские традиции в наш английский дом.

Но самым большим облегчением для меня стал выход из системы, избавление от угроз, правил и предписаний. Мне все еще приходилось ездить в Лондон к адвокату и в Медицинский фонд, но по крайней мере теперь я была независима и свободна. Здоровье и настроение у меня улучшились чрезвычайно, и постепенно я набралась храбрости рассказать Шарифу о том, что со мной случилось. Мысль о том, что наша счастливая новая жизнь будет построена на лжи, была невыносима. Шариф — мой муж, и он должен знать.

Я рассказала ему о своем аресте в Хашме. Рассказала об изнасиловании школьниц в Маджхабаде. Мало-помалу поведала и о прочих страшных испытаниях, выпавших на мою долю. Шариф слушал молча, с болью в глазах. Наконец он узнал все. Я видела, что он разгневан, но не на меня: Шариф сгорал от ненависти к тем, кто сделал это со мной, и мгновенной его реакцией было найти и убить их всех.

Он сказал, что видел очень много горя в Судане, особенно во время поездок на юг страны, и понял, на какие нечеловеческие поступки в отношении женщин и даже маленьких детей способны мужчины. Как очень и очень многие в Судане, я стала жертвой чудовищного преступления. Шариф успокоил меня: мне не за что винить себя и нечего стыдиться. Те, кто творят такое, хуже зверей. Его единственным желанием была месть.

После того как я открыла свои тайны Шарифу, настала его очередь признаться мне в своих «неудачах» и «нестабильности». Он сказал мне, что квартира, в которой мы живем, взята в краткосрочную аренду. Нас могли выставить в любой момент. Но хуже всего было то, что его иск о предоставлении убежища в Великобритании увяз на полпути, и Шариф не имел представления о точном положении дел. Загавская гордость мешала ему отдаться на милость системы пособий, поэтому он пытался зарабатывать на жизнь и усердно учиться, чтобы получить степень, — все одновременно.

Шариф был полон решимости работать и не опускать головы, но многие искатели политического убежища просто злоупотребляли системой. Хуже всех были сомалийцы: казалось, они знали все возможные и невозможные хитрости. Им выделяли квартиру, они сдавали ее в аренду и жили с родственниками. Они обманывали систему, привозя в Лондон целые семьи и сочиняя небылицы о насилии в своей стране. Им все было нипочем.

Нам будет трудно нормально устроиться здесь, в Британии, сказал Шариф, но он обещает, что мы справимся. Откровенно говоря, выбора у нас не было. Это было жизненно важно, тем более что я ждала ребенка.

Конечно, физическая близость поначалу давалась мне нелегко. После того кошмара, что я претерпела от Крючка, Крикуна и Шофера, я не знала, смогу ли когда-нибудь доверять мужчине. Но с Шарифом мне невероятно повезло. Настоящее благословение свыше! Ему каким-то образом удалось совмещать силу и повадки воина загава с мягкостью и деликатностью. И поскольку он сам страдал и видел много горя, он сумел проявить ко мне терпение и понимание.

Со временем я стала чувствовать себя хорошо с ним и спокойнее воспринимать близость.

В начале января мой живот сделался уже довольно заметен. Мы с Шарифом были так счастливы. В нашей культуре брак без детей ничего не значит. Вынужденные уехать за много тысяч миль от дома, Шариф и я не имели ни единого близкого человека, кроме друг друга, но теперь ждали появления третьего члена нашего «клана» — если все будет в порядке.

В конце января в загавское сообщество в Саутгемптоне явились две представительницы организации «Иджис Траст»: они собирали доказательства военных преступлений в Дарфуре. Особенно они были заинтересованы в общении с женщинами. Один друг-загава привел их к нам. Готова ли я рассказать свою историю, спросил он. Анонимно. Шестеро загавских мужчин уже говорили с ними, но не женщины загава, которых в эмигрантском сообществе вообще было очень мало.

Но была ли я готова стать