названия на борту самолета? Или внутри?

Я кивнула:

— Да. Не видела.

— Я вам не верю! Ни капли я вам не верю!

Я недоуменно взглянула на арабскую переводчицу:

— Почему он так сердится? Зачем мне что-то выдумывать?

— Что она говорит? — спросил из-за стекла Колючка.

— Она просто проверяет, поняла ли вопрос, — солгала арабская дама и обратилась ко мне: — Смотри, он начинает выходить из себя, поэтому постарайся вспомнить. Что было в салоне? Буквы? Числа? Фотографии? Хоть что-нибудь?

На мгновение я задумалась. На обертках от завтрака были какие-то буквы, но мне не пришло в голову их рассматривать.

Я покачала головой.

— Я не помню. Не помню. Простите.

Колючка, побагровев, посмотрел на часы и объявил, что идет пить чай, а когда вернется, желал бы получить кое-какие ответы. Переводчица сказала, что ей пора, ее смена закончилась.

Я сидела и ждала. Прибыла другая переводчица. Она назвалась Алисией и сообщила, что приехала из Ливана. Вернулся Колючка, и я с облегчением увидела, что он немного успокоился.

— Итак, давайте начнем с самого начала. Откуда конкретно вы родом?

Я сказала, из какой я деревни и какие большие города расположены поблизости. Он сверился с картой. Затем потребовал перечислить школы, в которых я училась. Я ответила и на это.

— Почему вы приехали в Великобританию?

— В нашем регионе идет война. У меня были неприятности с правительством. Меня хотели убить. Моя деревня подверглась нападению, и моя семья тоже. Мне пришлось бежать из страны.

— Вы замужем? — спросил он. — Дети есть?

— Я замужем. Но у нас пока нет детей.

— Где ваше свидетельство о браке?

— Я не знаю. Возможно, оно было у моего отца, но он погиб.

— Послушайте, так вы замужем или нет? — снова сердитый взгляд. — Без свидетельства брак недействителен.

— Да, я замужем.

— Ну, без свидетельства вы не можете доказать, что замужем. Где ваш муж?

— Я думаю, что он здесь, в Англии. Но я не уверена.

Колючка недоверчиво уставился на меня:

— Хорошо, давайте разберемся. Вы утверждаете, что состоите в браке, но свидетельства у вас нет. Вы утверждаете, что у вас есть муж, но не знаете, где он. Может быть, он в Англии, может быть, нет. Так это?

— Да, так.

— Это ваш муж заплатил агенту, чтобы он привез вас сюда?

— Нет. Я продала фамильное золото, чтобы заплатить агенту. Даже кольца моей бабушки.

— Ну да, разумеется, — он закатил глаза. — Так где же ваш муж? В какой европейской стране он находится?

— Я уже сказала вам, что не знаю. Вероятно, в Англии, но точно сказать не могу.

— Не знаете, в какой стране находится ваш муж? Это невозможно.

Я молчала. Я пыталась помочь ему разобраться. Я говорила правду. Чего же еще он от меня хотел? Он велел назвать полное имя Шарифа, дату и место его рождения. Затем взглянул на меня:

— Итак, он ваш единственный муж или есть другие?

— Почему он задает мне такой вопрос? — поинтересовалась я у переводчицы. — Здесь, в Англии, у женщин много мужей?

Она пожала плечами:

— Не обращай внимания. Они тут всегда так.

— Ну спроси его за меня, сколько у него жен. Ни одной, могу поспорить. Кто захочет замуж за такого ужасного человека?

Переводчица сдержала смех.

— Что она говорит? — требовательно спросил Колючка. — Что она говорит?

— Она говорит, что у нее только один муж, — слукавила переводчица. — Только один.

Колючка отправил меня на «следующий этап». У меня взяли отпечатки пальцев. Затем сфотографировали и выдали карточку — удостоверение личности со снимком, после чего вернули все к той же стойке. Подошел третий переводчик. На сей раз это был немолодой, седеющий чернокожий мужчина в элегантной куртке и галстуке, с теплым, приветливым лицом. Я сразу определила, что он из Судана.

В ожидании Колючки он рассказал мне, что прибыл из Кордофана — области, которую я прошла пешком, убегая из Дарфура. Его дочь даже училась в том же университете, что и я. Вернулся Колючка. Было видно, что ему уже не до меня, он явно торопился домой. Он сообщил, где я могу переночевать, и снабдил меня картой.

— Тут помечено. Видите? Если заблудитесь, спросите. Кто-нибудь вам покажет, куда идти.

Я в замешательстве уставилась на карту. В деревне у нас, разумеется, никаких карт не было, и я понятия не имела, как ими пользоваться.

— Но я ничего не знаю в этом огромном городе. Как я найду дорогу?

— Я же вам говорю — просто сверяйтесь с картой и спрашивайте. Вперед! Идите и ищите дорогу.

— Но если бы вы приехали в мою страну и я сказала вам — идите и найдите какое-то место в Хартуме, вы бы заблудились. Вот и со мной здесь то же самое.

Колючка вздохнул:

— Слушайте, уже поздно. Мы закрываемся. Я за вас больше не отвечаю. Я уже сказал — вам пора идти.

Переводчик успокаивающе накрыл ладонью мою руку:

— Не беспокойся. Подожди меня снаружи. Я тебе помогу.

Когда мы вышли, было уже девять часов. Старик провел меня к другому зданию, в нескольких шагах.

— Эти люди организуют для тебя какое-нибудь пристанище, — сказал он. — Я сам приехал сюда как беженец, так что знаю.

Я улыбнулась ему:

— Спасибо. Вы так добры…

— Вот, — он вручил мне десятифунтовую банкноту. — Возьми это. Тут немного, но больше не могу. По крайней мере, хоть что-то…

Той ночью меня отправили в приют для беженцев в Кройдоне. Кроме меня в комнате были еще две женщины — из Эритреи[15] и из Буркина-Фасо[16]. Эритрейка Сара, будучи на поздних сроках беременности, заняла нижнюю койку, мне же досталась верхняя. В приюте царила ужасающая атмосфера безысходности. Я чувствовала боль, неустроенность и жгучее разочарование, господствующие в этих стенах. В ту ночь я лежала без сна, думая о доме, о любви и тепле моей семьи, и плакала.

Первые впечатления не обманули меня: это место поистине оказалось юдолью отчаяния. Я быстро выучила правила. Каждое утро мы должны были расписываться в журнале регистрации, чтобы засвидетельствовать свое присутствие. Затем вставали в очередь за завтраком, состоявшим из чая и хлеба. Помимо нашей комнатушки и столовой, пропахшей кулинарным жиром, в приюте имелась еще приемная с двумя телевизорами. Особо заняться было нечем, и единственным способом скоротать время был сон.

Если ты один раз пропускал запись в журнале, тебе выносили предупреждение. Если дважды, тебе угрожали, что выставят на улицу. По крайней мере, теоретически. На практике это не работало. В приюте жил один иракский писатель, потерявший всю семью. Тихий безумец, он по-прежнему был одержим