Первая Знаменская церковь упоминается в 1613 году. В тот знаменательный, но нестроельный год ее поставил на своем дворе Иван Романов, дядя первого царя новой династии. Церковь упоминается с урочищным определением «у Старого государева двора». Это былой Опричный двор: Иван Никитич получил от него половину.

Так: воздвиженский двор Разумовских, бывший Нарышкиных, занимает часть Опричного двора.

Дом графов Разумовских (позднее графов Шереметевых) на Воздвиженке.

Чертеж фасада. Альбомы Казакова. 1800-е

Церковь Знамения на Шереметевом дворе.

Открытое письмо. Фото Шерер, Набгольц и Ко. 1875

Вотчинный, сельский тип Знаменской церкви Нарышкиных, редчайший в самом центре города, как будто задан памятью о загородном статусе Опричного двора; как будто возвращает его в загород.

Возможно, Знаменская церковь – преемница по месту той из двух церквей Опричного двора, которая была посвящена… Петру и Павлу.

Как много знаменательных сближений! Уже грозненское бегство из Кремля – дома Петра митрополита – было направлено под патронат Петра и Павла.

Считать ли посвящение апостолу Петру программным для опричнины? Сколько известно, Петропавловских престолов не было ни в Слободе, ни в грозненском проекте Вологды, готовившейся принимать опричную столицу, ни в опричном замке Новгорода. Только царское венчание Ивана, задолго до опричнины, было назначено на Поклонение веригам апостола Петра. Возможно, это римский жест «наследника Августа Кесаря».

Если семнадцать лет спустя Иван, побегом из Кремля в опричнину, наметил вектор к Риму, то налицо противоречие между манифестацией вселенского имперства – и реставрацией удельного устройства и удельной государевой повадки. Противоречие самой опричнины.

Память святителя Петра в оставленном Кремле могла бы означать бегущему царю начало местное. Впрочем, совсем не так отчетливо, как через полтора столетия – царю Петру. Но посвящение опричной церкви стало первым, пока еще внутримосковским знаком дальнейших разделений; намеком их возможной линии.

Римскость Арбата почувствует Булгаков, сличив дворец Пилата (Ирода) с Пашковым домом. Когда Пилат в романе проговаривает нелюбовь к Ершалаиму с высоты дворца, а некто Азазелло с высоты Пашкова дома предпочитает Рим Москве, – строится оппозиция вселенского и местного. Местного в римском понимании: имперский центр лежит вне места, представленный на месте знаком своего владычества – домом ли прокуратора, архитектурным ли посольством.

В Иерусалиме имя Петр остановилось также на западном холме, базиликой Апостола Петра в Галликанту. В названии урочища записано латынью воспоминание об отречении Петра: gallus – петух и cantus – пение.

В храме Христа Спасителя, в архитектуре Тона, учившегося в Риме, гораздо больше римского, чем византийского. Храм Тона поощряет и возводит в степень римскую претензию Арбата, Занеглименья, против Кремля как местного начала.

Но собор Успения в Кремле есть истинно петровский: дом Петра митрополита. Его стояние на Боровицком, а не ином холме Москвы дает залог иерархического, гармоничного, не полемического Семихолмия. Собор стоит на Палатинском холме Кремля, и не точнее ли, чем в Риме, отразился в этой постановке Замысел о Вечном городе?

Когда, назвавшись Иванцом Московским и венчав великим князем Симеона Бекбулатовича, Грозный съехал из Кремля повторно, – хронисту был оставлен странный царский адрес: «На Неглинной на Петровке на Арбате против Каменного моста старого». Кажется шуткой, в духе народного загадыванья места «на Ваганке не доходя Таганки», только злобней, ибо шутит Грозный. В разгадке слышится «нигде» и «никуда» – и это подлинно утопия, нигдейя. А вместе с тем реальный центр власти: прежний Опричный двор, официально упраздненный, как само понятие «опричнина», и потому определяемый обиняками, уличным пересечением координат.

Арбатом называлась современная Воздвиженка, главная улица опричной доли Занеглименья; Каменный старый мост был переброшен над Неглинной и доныне служит сообщению с Кремлем над эспланадой Александровского сада; и лишь Петровка сбивает след.

Возможно, как дорога вдоль Неглинной к Высоко-Петровскому монастырю, Петровка начиналась от низовья этой речки, совпадая с современной Моховой и, далее, с Охотным Рядом. Действительно, Охотный в XVIII столетии звался Петровкой.

Либо Петровка есть урочище церкви Петра и Павла Опричного двора. Задолго до опричнины, в пожарной хронике под 1493 годом, упоминается какая-то Петровская слободка. Огонь достиг ее от нынешней Арбатской площади, а шаг перечисления сгоревших храмов и урочищ не позволяет отнести слободку далеко, к Петровскому монастырю.

Формула Москвы модельной усложняется. Теперь Петровское Нарышкиных и Разумовских относится к Петровскому дворцу, а два двора Петровского монастыря друг к другу, так, как Опричный двор в урочище Петра и Павла относится к Кремлю, а Петербург – к Москве.

Сам город перекрестно и с избытком подтверждает эту формулу, когда вручает территорию Опричного двора то Разумовским, то Нарышкиным. Город роднит нарышкинскую церковь Знамения, что на вероятном месте Петропавловской опричной церкви, с петровско-разумовской церковью того же Петропавловского посвящения, иждивения тех же господ. И тем же господам, Нарышкиным, Москва дает удвоить Высоко-Петровский монастырь. По звуку имени Нарышкиных словно распознаются всякая опричнина и некоторые ее модели.

Ничуть не удивительно, конечно, что царица Наталья Кирилловна (Нарышкина) поставила свои палаты на царицыном, женском дворе Кремлевского дворца. Не удивительно, что при палатах матери Петра, который жил младенцем здесь же, появилась церковь Петра и Павла. А удивительно, что при Иване Грозном женский двор Кремлевского дворца стал первым из опричных.

Опричнина не поспевала за собственной идеей. Грозный строился в Арбате с 1566 года, переехал в 1567-м. Уйти из дома сразу, в 1564-м, было некуда, разве что с первого на дополнительный, опричный в точном смысле слова двор Кремлевского дворца.

Его периметр, тянувшийся к неглименской стене, заполнен антителом Дворца съездов: вот уж поистине иное Кремля.

Была в Москве еще одна Петровка – прозвище Петровской академии, расположившейся в Петровском-Разумовском.