Тальрик выполнил свое задание здесь и уезжает, чтобы заняться какой-то другой работой, Ааген же тем временем вернется к сравнительно несложной военной службе.

Он рад, что Тальрик ему друг — без друзей на свете не проживешь; но лучше бы он не встречался с Тальриком в Асте и не помогал ему в его здешних делах.

Она танцевала для него здесь, на этом голом полу, сдерживаемая цепью и тесными стенами. Ааген содрогнулся, зная, что совершил нечто ужасное.

Он никогда не расскажет об этом Тальрику — ни ему, ни кому-то еще. Но провинность повиснет над ним темной тучей и скажет все за него.

Ааген пошел к двери. Скудные пожитки уложены, геликоптер, подлатанный новыми запчастями, вернулся за ним, кочегар готов к отправлению.

Больше его здесь ничто не удерживает. Выпить на посошок, хоть вино воспоминаний не смоет, и в путь.

Услышав из другой комнаты шорох, он оглянулся. На балконе стоял стрекозид с мечом осоида. Замерев на миг, Ааген двинулся к нему медленно, повернув руку ладонью вперед, а стрекозид приготовился увернуться от разряда, если таковой последует.

— Ты кто такой? — спросил Ааген.

— Нам не обязательно драться, — ответил Сальма.

— Я тебя знаю, ты пленник Тальрика. Был им, по крайней мере. Мой тебе совет — сматывайся отсюда!

— Нам не обязательно драться, — повторил Сальма, покачиваясь на пятках. — Просто отдай то, что мне нужно. Довольно уже крови пролилось в этом городе.

— Что отдать? — спросил Ааген, уже зная ответ.

— Ее. — Сальма на всякий случай сделал финт в сторону, но разряда не последовало.

— Я так и думал. Предчувствовал. Заходи.

Рот Сальмы скривился в улыбке.

— Приглашаешь меня к себе?

— Чего под дождем стоять? Даже стрекозид должен смекнуть, что под крышей куда как лучше. — Ааген сжал кулаки, и Сальма испытал мощный культурный шок, когда понял, что у осоидов этот жест в отличие от раскрытой ладони означает мир.

Ааген повернулся к нему спиной и ушел в смежную комнату. Сальма мог бы убить его прямо сейчас, да изумление помешало. Он последовал за осоидом все так же, с мечом в руке: ладонь открыть быстрее, чем вынуть из ножен клинок. Сальма горько сожалел о собственном оружии, утраченном вместе с мантией и другими вещами.

— Скованное Горе, — уточнил он, обращаясь к севшему на кровать Аагену. На полке стояли винный кувшин и чаша, еще один кувшин валялся пустой под кроватью — хозяин явно пил в одиночку.

— Да, она была тут, — подтвердил Ааген. — И танцевала.

— А потом? Что ты с ней сделал?

— Потом пришел Тальрик и сказал, что она моя. Он подарил ее мне… то есть не он, а Империя. Веришь, нет?

— Я забираю ее, — сказал Сальма, крепко сжав рукоять. — Она не рабыня. Где она? Что ты с ней сделал?

— Я дал ей волю.

Разум Сальмы не сразу вместил эту мысль.

— Убил, что ли?

— Нет. Отпустил. На свободу.

Все нутро Сальмы свело от ярости. Он пришел, чтобы забрать Скованное Горе себе, а ему помешали. В этот миг он был рабовладельцем ничуть не меньше любого осоида, будь то Брутан или Ультер. Осознав это, он почувствовал дурноту и опустил меч.

— Взял и отпустил? Просто так?

— Нет, не просто. Она ведь такая… все мужики на нее кидаются. — Ааген вылил в чашу все, что оставалось в кувшине. — Выпьешь со мной? Спорю, ты еще ни разу не пил с осоидом… как и я со стрекозлом.

Сальма, совсем одуревший, плюхнулся на колени, взял чашу и благодарно отпил глоток терпкого сухого вина.

— Не слыхал о Дочерях Милосердия? Есть такая секта в Империи.

— Я думал, в Империи не терпят сектантов.

— Официально — да, но среди них есть целители вроде Дочерей Милосердия. Они лечат раненых на войне и напутствуют умирающих. Солдаты не любят, когда офицеры препятствуют этим женщинам, поэтому секта, несмотря на все гонения, продолжает существовать. И лепидинки там тоже есть. У них природный целительный дар или, может, Наследие. — Ааген выпил чашу до дна. — Ну, вот к ним она и ушла. Там, при войске, ей будет всего безопаснее.

Сальма быстро перебрал в уме все, что говорил Стенвольд. «При войске» означало скорее всего таркийское направление.

— Я найду ее! — выпалил он, не задумываясь. Не для того, чтобы ею завладеть, нет. Он избавит ее от военных невзгод, даст ей выбор.

Ааген посмотрел на него долгим взглядом — Сальма догадывался, каких душевных сил ему стоило расставание, — и сказал:

— Удачи тебе. Найдешь — значит заслужил.

— Ты не такой, как другие осоиды.

— Не такой, говоришь? — с горькой усмешкой повторил Ааген. — Ты, небось, уложил пару десятков наших?

— Несколько человек, — откровенно признался Сальма.

— Когда снова за это примешься, вспомни вот что: мы такие же люди, как все. Радуемся, горюем и прочее. Живем, конечно, в невежестве, так уж у нас повелось, но и в нашем мраке порой солнце проглядывает. — Чаша, выпав из его пальцев, покрутилась на полу, но не разбилась. — Улетай, пока дождь: в такую погоду никто вверх не смотрит.

Хокиак прибыл в убежище лично — его, как вельможу, несли в портшезе четверо миннских слуг.

— Выкрутился, значит? — Опираясь на трость, он обвел глазами подпольщиков. — Я бы на тебя не поставил: эти субчики и родным-то матерям через день верят. Везет тебе.

— Надеюсь, мы не причинили ущерба твоей торговле, — сказал ему Стенвольд.

— Такого у меня не бывает. Я продаю плащи, когда идет дождик, а в хорошую погоду беру их обратно за полцены. У Хокиака дела всегда хороши. Лошади ждут вас за городом.

Кенис, которую Стенвольд смутно помнил по прошлым годам, проверяла доставленные скорпи припасы.

— Там же, при лошадях, будет женщина, — продолжал Хокиак. — Шпионить за полосатиками. Звать ее Скрилл. Ты ей расскажи что к чему — девка верткая, в самый раз подойдет.

— Все точно, — сказала Кенис. — Можете отправляться, как только вернется ваш человек.

— Да уж… когда вернется, — с тяжелым сердцем проговорил Стенвольд. Плохо он натаскал своих школяров, не научил их бояться. — Ты настоящий друг, Хокиак.

— Нет у меня друзей — только партнеры да покупатели, — пробурчал скорпи, не глядя, однако, на Стенвольда. — Не знаю вот, куда тебя зачислить — разве что тоже в друзья.

Нехорошо это, говорил себе Тото, наблюдая за Чи. До ареста она виделась с этим номом всего-то раз в усадьбе Коммерца, и поглядите — болтает с ним, словно с другом детства. Как такой может нравиться, как ему можно верить? Белоглазый, вечно по углам жмется, и капюшон у него нахлобучен — ни дать ни взять наемный убийца.