– Значит, ты языком жестов больше не пользуешься?

– Нет. Я нашла свой голос. И теперь, по-моему, могла бы помочь месье кюре отыскать то, что он безуспешно ищет.

– Как? – простонал Рейно.

Я вытащила из своего розового рюкзачка машинку для нанесения татуировки, оставленную Морганой, и показала ему:

– Вот. Это ее подарок. И я уже некоторое время успешно практикуюсь.

Он довольно долго смотрел на этот предмет и даже коснулся хромированной стали рукой. Я видела, что он до сих пор не уверен в реальности происходящего. Впрочем, Ру с Жозефиной тоже выглядели как дети, заблудившиеся в лесу. Когда у меня будет время, я их всех непременно нарисую: лис и большеглазый кролик стоят и смотрят на вывалившегося из гнезда вороненка. И тут я обратила внимание, что цвета ауры Рейно успели измениться и стали уже не такими безнадежно печальными и испуганными. В них все еще было слишком много серого, но теперь мне казалось, что я и впрямь смогу ему чем-то помочь.

– Вы же хотели узнать правду? – сказала я. – Вот и хорошо. Да и что вам теперь-то терять?

Но Рейно еще пару секунд помедлил, и я уж решила, что у него все-таки не хватит духу, но потом он решительно кивнул и сказал:

– Давай. Делай.

Пятница, 31 марта

И это, мама, было мое первое настоящее тату. Ничего общего с упражнениями на виниле. Но линию я держала хорошо, и все оказалось не так уж сложно. Чернила были серые, как небо над Парижем в пасмурный день. Я использовала тот участок кожи, который Моргана уже подготовила для меня. Кожа была еще немного чувствительной, но это даже хорошо. И потом, я же знала, ЧТО ему нужно. Ру и Жозефина, усевшись у колодца, наблюдали за мной издали. Хотя мне вообще не хотелось, чтобы они смотрели, как я работаю. Я даже глаза закрыла. Я всегда некоторые вещи лучше видела с закрытыми глазами.

Гадать с помощью чернил проще, чем с помощью зеркал или шоколада. Мне, по крайней мере, точно проще. Чернила были похожи на клубы дыма, словно под кожей у Рейно что-то горело. Я нажала чуть сильнее и ощутила сопротивление. Я нажала еще сильнее и почти почувствовала запах дыма. А еще – сухих листьев и бензина. Потом я увидела вереницу больших черных птиц, летящих над рекой. И река – оказалось, что это Танн, теперь я хорошо все разглядела – тоже была серая, как дым, и я догадалась, что на реке пожар. Я могла летать и полетела над глинобитными лачугами на берегу и над пришвартованными речными судами. И заметила на берегу какую-то темную фигуру.

Я сразу поняла, кто это. Тот месье кюре, разумеется, и глаза у него были серые, как речные камни. Тот самый месье кюре, чей след был так заметен на протяжении всей истории Рейно. И он стоял там в своей черной сутане, окруженный птицами неудачи.

Рейно вздрогнул. Я открыла глаза, вытерла мелкие капельки крови, выступившие у него на руке, и спросила:

– Вы хорошо себя чувствуете?

Он кивнул, и тогда я сказала:

– Моргана рассказала вам одну историю. А теперь позвольте мне рассказать другую.

Я знаю одну историю – в ней говорится о мальчике, который на самом деле был вороной в человечьем обличье. Ему очень нравилось наблюдать за цыганами, когда они проезжали мимо в своих крытых повозках или проплывали по реке на маленьких суденышках, которые любили раскрашивать в самые яркие цвета. Ему нравилось слушать их музыку, когда они пели и танцевали на берегу реки, а еще он очень любил, округлив от удивления глаза, смотреть, как они совершают всякие магические действа. Вот только цыгане его словно не замечали и никогда не приглашали посидеть с ними у костра, и мальчик все сильней сердился на них, а потом поклялся, что однажды отомстит им за это.

Мальчик вырос и стал священником, окончательно превратившись в черную ворону с хриплым голосом. Он старался дружить с теми мальчиками, которые, как и он сам, были одиноки, неуклюжи, сердиты и печальны, и постепенно их тоже превращал в ворон, а потом посылал вдогонку за цыганами. И эта воронья стая старалась изо всех сил, чтобы сорвать любые планы странствующего народа. Вороны разносили о цыганах всякие ложные слухи и рассказывали ужасные истории о том, какие это испорченные, продажные люди. А когда пришла война, цыган стали хватать и увозить куда-то на радость священнику и его стае воронья – ведь они были абсолютно уверены, что в отношении цыган всегда поступали правильно.

Шло время. Священник состарился. Воронья стая покинула его. С ним остался только один совсем еще юный и очень печальный мальчик-ворона, который был не похож на всех остальных. И старик стал учить этого мальчика всему, что знал, вливая в его восприимчивые уши свои ярость и ненависть; ему хотелось, чтобы мальчик превратился в такую же большую и злобную ворону, как и он сам. И когда однажды в те места вернулись цыгане, он послал этого мальчика-ворону, дабы тот навлек беду на их стойбище, и заранее потирал руки, предвкушая удовольствие.

Приоткрыв глаза, я увидела, что Рейно застыл, отвернув голову от моей иглы. Рисунок был уже наполовину закончен; линии получались плавные и мягкие, как гагачий пух.

Но мальчик, оказывается, еще не успел до конца превратиться в ворону и в последний момент испугался. Он действительно разжег на берегу маленький костерок неподалеку от стоявших на якоре речных судов, но сам возле него не остался и не видел, что было дальше. Он просто взял и убежал, а костер все горел, и вскоре вокруг него образовался большой круг спаленной травы.

Зато старик внимательно следил за происходящим с помощью подзорной трубы и видел, что ученик его задание не выполнил. И, едва стемнело, он сам пошел туда, где уже догорал костерок, разожженный мальчиком, и направил огонь в сторону пришвартованных судов, а потом спрятался и из своего убежища стал смотреть, как они вспыхивают одно за другим. А утром, когда перепуганный мальчик прибежал к нему с известием о страшном пожаре, старик – возможно, желая просто наказать мальчика, – заставил его поверить, что это именно он во всем виноват.

Я почувствовала, что Рейно опять вздрогнул, и тихонько сказала:

– Ш-ш-ш, уже почти все.

И хотя мальчик тоже превратился в ворону, но у него сохранилось то единственное светлое перышко, которое и делало его не похожим на остальных ворон. То светлое перышко было его тайной меткой в вороньей стае. Всю жизнь он стремился стать именно таким, каким хотел его видеть старый наставник, однако постоянно терпел неудачи, в самый неподходящий момент проявляя непозволительную слабину. Каждый раз, как прибывали те бродяги, он пытался довести намеченное до конца, и каждый раз ему это не удавалось; в конце концов он решил, что стать настоящей вороной ему так никогда и не удастся – а все из-за того светлого перышка, которое он прятал под крылом.

И тогда он решил вырвать это перо и стать таким же, как все. Но сколько бы раз он это перо ни вырывал, оно неизменно и очень быстро отрастало снова, и в итоге все прочие вороны увидели, в чем дело, и отшатнулись от него, поняв, что он не из их числа. А он – некогда бывший обыкновенным мальчиком, но ставший вороной, – воспринял случившееся как знак своей вины, не понимая, что все как раз наоборот. И думал так, пока ему не повстречалась одна молоденькая девушка – она тоже была из речных цыган, вечных странников, – которая поведала ему историю о мальчике, который, даже став взрослым, продолжал считать себя вороной, потому что некогда старый колдун наложил на него злые чары. И в конце концов этот несчастный, осознав, что никогда и не был настоящей вороной, стал сбрасывать вороньи перья, роняя их на землю одно за другим, пока из-под них не появился тот человек, каким он в действительности и был всегда…