пуповины; ночные пассажиры, измученные задержкой рейса, склонились над чемоданами в зоне вылета; женщины-иммигрантки катаются на вибрирующих полировальных машинах по мраморным залам промышленных штаб-квартир; кто-то сторожит ночных сторожей; патрульные машины; официантки в круглосуточных кафе; персонал пиццерий и бургерных заканчивает уборку после очередного вечера неблагодарного труда; пьяницы в подъездах; ремонтные бригады дорожных рабочих; таксисты; уличные музыканты. Последние привлекают ее внимание. Парень с электрогитарой и гимнастка-панкушка в драном трико – любовники; полицейские, воры.[147]

Очень пожилой мужчина на ветхом стуле машинистки замечает, что Энья смотрит.

– Я бы на твоем месте не тратил время зря. Поглядишь на это столько времени, сколько я, и поймешь, что нет ничего нового под солнцем. Каждое шоу – повтор. Мы обречены разыгрывать одни и те же тривиальные мыльные оперы, одни и те же потертые, банальные клише, и старые сюжетные механизмы всегда тарахтят одинаково. Ты себе не представляешь, как я буду рад увидеть финальные титры и маленькую белую точку, исчезающую в середине экрана. Ну же, подойди ближе, тебе абсолютно нечего меня бояться. Я не актер в этой драме, я зритель на галерке. Аргус Стоглазый.

Он отворачивается от нее к своим мерцающим телеэкранам.

– Думаю, прошло лет двадцать – судя по смене времен года – с тех пор, как я сюда пришел, в эту комнату с телевизорами. О, тогда их было меньше, технология еще не развилась до такой сложности. У меня никаких воспоминаний о другом месте, другой жизни, кроме этой, состоящей из смотрения в экран. Я быстро сделал вывод, что я не такой, как те, кого вижу, – а эти телевизоры на самом деле необычные. До сего дня так и не понял, что их питает или откуда они берутся; да, иногда появляются новые, теперь я это предчувствую – если повернуться спиной (и только в том случае, если повернуться спиной), у меня покалывает вдоль линии роста волос, и я понимаю, что вот-вот увижу новый экземпляр в коллекции. Стоит заметить, модели постоянно обновляются. Вон тот… – он тыкает пальцем, но Энья не видит разницы между синевато светящимися экранами. – С картинкой высокой четкости. Технология только сейчас становится доступной. Но выключателей нет. Ни на одном из них. Другим из моих ранних осознаний было то, что канал, который я смотрю, – это сам город, а телешоу – реальная жизнь. В каком-то смысле я, старик Аргус, воплощение городской памяти. Я свидетель всего, что с ним происходило. Ты, должно быть, слышала солипсистскую загадку о дереве, падающем в лесу. Производит ли оно какой-нибудь шум, если рядом нет свидетелей? Старая головоломка Беркли [148]: если вещь не воспринимается разумом, существует ли она? Мне нравится думать, что, если бы не мой постоянный статус наблюдателя и очевидца, город забыл бы о самом себе и растворился в небытии, ибо наверняка был момент – пусть даже очень краткий, ничтожная доля от доли секунды, – когда в этом бурлящем человеческом котле бодрствовал лишь я один. Ты вольна счесть это признаком тщеславия; а может, когда я вернусь в то состояние, из которого пришел, однажды темной ночью город действительно забудет о самом себе и растворится, как забытый сон. О, у меня нет иллюзий относительно себя самого – человека, который не спит, не ест, не испражняется, не устает, не реагирует на сексуальные соблазны; человека, который ни разу – по крайней мере за последние двадцать лет – не вышел за пределы этого самого здания, потому что его охватывает парализующий страх, не дающий покинуть это кресло больше чем на пару минут кряду. Разве может этот человек быть чем-то иным, нежели чьей-то мечтой, чьим-то кошмаром?

И да, я наблюдал за тобой на своих телеэкранах. Я видел, что ты сделала, и я знал, что однажды ты придешь. Из-за того, кто я, из-за того, что у тебя есть вопросы, на которые только я могу ответить. Я Аргус Стоглазый Телевизионный. Надо признаться, по последним подсчетам, которые были давненько, глаз оказалось даже больше сотни. Считаешь, я должен был увидеть, кто убил доктора Рука, кто уничтожил Детей Полуночи? Я бы помог тебе, будь это в моих силах, но даже с моей более чем сотней глаз, переключающих каналы каждые две секунды, потребуется больше года, чтобы заглянуть в каждую душу в этом городе. Вот сколько всего проходит сквозь меня. Не могу предоставить тебе никаких улик, могу лишь дать совет и уповать на то, что ты продолжишь поиски сама. Важно не место, куда ты держишь путь, а то, как именно ты туда придешь.

Очень пожилой мужчина снова поворачивается лицом к Энье. От света телеэкранов морщины на его лице кажутся неимоверно глубокими.

– Пойми, что реально: твои мечи, твой наладонник, твой наркотик? Не думай, что я о них ничего не знаю. Я же видел, как ты странствуешь по ночному городу. Они не более реальны или необходимы, чем я. Они символы. Твоя война – война символьных систем, битва между призраками, духами, мифологиями, одновременно самыми реальными и самыми нереальными из всей совокупности сущностей. Какой бы силой они ни обладали, она исходит от тебя – от твоей собственной силы, твоей способности пересекать мембрану Земли/Мигмуса и формировать его субстанцию согласно твоей личной мифологии, твоим надеждам, желаниям и страхам. Вот почему Путь, которым ты идешь, важнее места, куда ты прибудешь, поскольку, пока ты в пути, есть надежда на перемены, на рост; добраться до конца означает войти в неизменность и стазис.

Я даю тебе советы, ибо в этом мире есть мои сородичи, которые осознают свою природу и стремятся вернуться в Мигмус, но есть и те, кому эта жизнь досталась дорогой ценой, и они не сдадутся без боя.

Только потому, что я старик, у которого нет ни защиты, ни стратегии, который вследствие этого ничего не может сделать, кроме как приветствовать тебя, не воображай, что мы все будем одинаково беспомощны. Мы знаем друг друга – разве можем не знать? – ибо мы все вылеплены из одной глины. Прямо сейчас они уже про тебя знают и готовятся к встрече. Я скажу тебе вот что: остерегайся Повелителей Врат.

Все сказано. Итак, я тебя предупредил. А теперь, будь добра, избавь меня от этого бессильного существования наблюдателя и верни в мои родные края.

Он сидит ровно в своем кресле, положив ладони на серые фланелевые штанины, держа ноги в сандалиях на полу. Шея прямая, выражение лица – возвышенное; он похож на святого, на дерево, противостоящее сильному ветру, или на нечто другое,