в одиночку: разве можно быть уверенным, что за спиной у тебя сидит порядочный человек, а не разбойник.

В общем, вам понятно, почему я, едва добежав до остановки, с трудом втиснулся в переполненный автобус. Это был не пассажирский, а грузо-пассажирский автобус. В других машинах запрещается провозить багаж, в этих разрешено. Обычно автобусы берут тридцать пять человек, а этот — только двадцать восемь. Тем не менее в нем было куда больше народу. Я попытался сосчитать пассажиров: тридцать два человека. Разрешат ли ехать всем? Да, последний автобус! Обычно кондукторы бывают сговорчивыми и не очень-то придираются, если оказывается человек пять лишних, но раз на раз не приходится. Бывают и недоразумения. Я удобно устроился на своем месте и беззаботно начал насвистывать какой-то мотивчик, словно одним из первых сел в автобус.

Появился кондуктор, сосчитал пассажиров и сказал:

— Четверо лишних — придется сойти.

— Господин кондуктор, — раздалось сразу несколько голосов, — разрешите ехать всем. Ведь это последний автобус!.. Как же добираться? Ну пожалуйста…

Кондуктор улыбнулся и дал сигнал отправления. Прежде чем сесть за руль, водитель выключил свет. Затем нажал на стартер. Мотор потарахтел и заглох. Шофер снова дал свет, выскочил из кабины и поднял капот. На лицах появилась тревога. Но кондуктор успокоил всех, сказав, что через пять минут все будет в порядке. А сам пошел помогать водителю.

Я осмотрелся. Многие часто ездили этим рейсом, и некоторые лица были мне уже знакомы. Среди них я заметил доктора Камту Прасада — на одутловатом лице его застыла маска полного равнодушия ко всему происходящему вокруг. Его отвислый подбородок напоминал мне выключенный рубильник. На лице — печать усталости. Я подумал, что ничто уже не сможет оживить это лицо.

— Поздновато едете, господин доктор!.. — обратился я к нему.

Камта Прасад посмотрел в мою сторону и улыбнулся:

— Что поделаешь — конкуренция. Дела идут неважно. Вот и приходится торчать в кабинете до полуночи.

Зубопротезный кабинет Камты Прасада расположен на углу Фарас-роуд и Китайского переулка. Рядом, в переулке, такой же кабинет у Чао Ина. Старый китаец живет там лет тридцать. Две его дочери торгуют собой на Фарас-роуд, а он занимается протезированием.

— Разве я могу заставить свою дочь заниматься тем же? — печально размышляет доктор. — Вот и приходится задерживаться допоздна. Но и это не очень помогает. За ним разве угонишься? Ведь Чао Ин и ночует в зубопротезном кабинете. Существует закон, по которому всякая мастерская должна работать до одиннадцати. Так как же я могу держать свой кабинет открытым всю ночь? Работаю до одиннадцати, а потом приходится спешить на автобус. Ведь дорога до дому не близкая!

Я промолчал. А доктор, тяжело вздохнув, продолжал:

— Чего только не творится на белом свете?! Сейчас, хоть целые сутки просиди, все равно дело дрянь, клиентов нет. Правда, когда ночью по Фарас-роуд слоняются моряки, между ними частенько завязываются драки. Бывает, выбьют и зуб. Тогда только ко мне кто-нибудь да и заглянет — чтобы вытащить сломанный зуб или поставить протезы. Получается, что наши кабинеты — нечто вроде пунктов первой помощи. Недавно я договорился с одним приятелем, чтобы он за вознаграждение присылал ко мне всех, у кого выбиты зубы. Да, жить очень трудно.

Слова эти услышали лавочники, которые сидели рядом с Камтой Прасадом. Двое из них были синдхи, один — пенджабец. Из их разговора я понял, что лавки всех троих рядом.

— Что это за торговля? С самого утра сидишь — и никого. Только к вечеру выручили по две рупии, — сетовали они.

Все трое обрушились на некоего торговца сластями Магана Лала:

— Разбойник! Никому и подойти-то к нам не дает. Обосновался на своем углу, ну и идут к нему, а мы только рты разеваем. Спалить бы его живодерню! С самого утра заработали только по двенадцать ана, каково, а? Как тут жить!

Я оглянулся. Притулившись к окну, сидел Бекаль — магистр искусств, сотрудник «Фильм Роз». Худощавое, сухое, морщинистое лицо свидетельствовало, что его обладатель не очень-то отказывает себе в бханге. Казалось, маэстро хочет что-то сказать; и верно, он ударил кулаком по пачке газет и заговорил:

— Каждый день задержка! Каждый день сиди вот так и жди! Корпи по восемь-десять часов в редакции, выслушивай брань господина Джинны, а потом сиди еще часа полтора на Бори Бандар и жди автобуса. Наконец он приходит, и на вот, трах-тах — и ни с места! Что за порядки! Что за работа! Прикрыть бы эту чертову «Бест компани»!

В автобусе сидел один из рабочих «Бест компани», он вез домой завернутый в платочек плод манго.

— Что вы там болтаете? — бросил он, и щеки его побагровели от обиды.

Опять ударив кулаком по пачке газет, Бекаль повторил:

— Я говорю, прикрыть нужно вашу лавочку!..

— Почему это прикрыть? Только потому, что иногда глохнет мотор? Чем виновата компания?

— Если не компания, так ваша милость. С тех пор как вы, рабочие, создали профсоюз, вы все точно с ума сошли. Я все отлично понимаю.

— Что ты понимаешь? — запальчиво спросил рабочий.

— Устраивают забастовки! Требуют повышения зарплаты, надбавки на дороговизну! А откуда идут эти денежки? Из наших карманов. Из карманов нашего брата простого служащего. Вы, рабочие, живете в свое удовольствие, а люди среднего достатка не знают, как свести концы с концами!

Большинство опрятно одетых — по виду служащие — пассажиров поддержали его. Кое-кого из них я знал. Вот подрядчик Сетх Хаджи Дауд. У него контракт на строительство пятнадцати домов в Джуху. А вот Дж. Дж. Шах — помощник редактора газеты «Нав Бхарат», возвращающийся с женой из кино. Рядом с ним малаялец Джон — христианин, который после получения степени бакалавра остался без работы и теперь рыскает по городу в поисках хоть какого-нибудь дела. Из-под его черных усов порой сверкают белоснежные зубы, и тогда трудно определить, сердится он или улыбается.

— Да, это верно, — заговорил Джон. — Вот я получил степень бакалавра искусств и нигде не могу найти работу. Два года ищу. А тут люди с четырехклассным образованием дурачат меня и называют это социальной справедливостью. Помотался бы с мое, сразу забыл бы свой социализм.

Рабочий «Бест компани» промычал что-то раздраженно в ответ и засучил рукава. Рядом с ним сидел железнодорожник. Его синяя рубашка была вся в саже. На черном лице двумя угольками сверкали глаза. Грязная спецовка заставляла других пассажиров держаться подальше от него.

Схватив за руку рабочего, он сказал:

— Ну чего ты зря заводишься? Разве могут понять наше положение эти люди? Э… оставь их, брат!