Учитель Ти разговаривал с гиксосом осторожно, почти почтительно, а когда тот прятался в палатке на носу, то кривил вслед ему презрительные рожи, тайком от бесконечно поющих солдат, привалившихся к бортам. Надо было понимать, что учитель находится на этом корабле без большого удовольствия для себя. Это ещё более путало картину плавания, и ни к чему у мальчика не появлялось окончательного отношения.

Страннее всего было ночью. Как только солнце спрыгивало за горы, Мериптаху начинало казаться, что происходящее с ним уже происходило. Тьма ночи не была такой же плотной, как та, прежняя, но состояла с нею в каком-то несомненном чёрном родстве. Налетающие мгновенные запахи реки и людей, случайные журчания и водяные всхлипы за бортом, богатырское хрюканье невидимого бегемота — всё это что-то напоминало. Кажется, он когда-то уже плыл похожим образом. Нет, то плавание было чем-то более возвышенным, таинственным и существенным, и его не объяснить простыми словами (само слово «плавание» Мериптах допускал лишь потому, что не имелось в языке более подходящего), но ближе всего к тому, что он пережил, было это лежание на лодочной корме посреди влажной, жуткой нильской ночи. Странно, но его почему-то совершенно не волновало то, что, может быть, тут совсем рядом, в трёх шагах от его головы, искрятся в лунных лучах бугристые крокодильи головы, неутомимо скользя вслед за невысокой кормой. Себек был более не страшен.

Мериптах то спал, то не спал, значительная часть ночи проходила в бесшумном, спокойном, почти упоительном нащупывании различий между двумя видами тьмы, пережитой и переживаемой.

Когда наступало утро, Мериптах легко и быстро понимал, что его окружает и что с ним сейчас происходит: плывёт в Аварис, под охраной гиксосских солдат. Мальчик охотно ел, но не делал попыток встать и даже руками шевелить не пытался, что расстраивало учителя Ти. Почему-то ему хотелось, чтобы Мериптах поскорее ожил полностью. Можно было подумать, что он кому-то пообещал совершенно здорового мальчика, а не такого — лишь замедленно, по-черепашьи хлопающего глазами.

На третий день плавания Шахкей почувствовал себя плохо, рана воспалилась и через неё проник в толстое тело злой дух. Озабоченный колдун большую часть времени теперь отдавал ему. «Друг царя» лежал в своей палатке, иногда впадая в забытье. Приходя в себя, много пил и о чём-то разговаривал со старым, седым уже воином, неотлучно дежурившим у входа. Уравновешенная по носу и корме двумя по-разному неподвижными телами лодка бесшумно ползла по мутной воде, углубляясь в непредсказуемое будущее.

Свободное от лекарских забот время Хека просиживал неподалёку от Мериптаха, колдуя со своими непонятными припасами. Забирался рукой то в один, то в другой мешок, нюхал, чихал, нахмурившись, и со значением глядел на грустных азиатов, и подолгу сидел, подперев подбородок культёю и опершись локтем о колено. Думал. После этого снова начинал откупоривать флаконы и встряхивать баклажки, шепча фразы, напоминающие заклинания. Проведя таким образом полдня, он отправлялся в палатку к больному с новым питьём. Седой охранник мрачно выслушивал его заверения, что это новое средство обязательно должно помочь раненому, и со вздохом поднимал полог. Говорили они на языке шаззу, которым, кроме самих воинов этого племени, мало кто владел. Хека говорил неважно, но подкупал самою попыткой говорить. Временами Шахкею действительно легчало после новых лекарств, из палатки доносился его командный голос, азиаты взбадривались, переставали петь и усаживались играть в кости, отпуская в адрес лекаря доброжелательные замечания, от которых он, впрочем, иногда вздрагивал и бледнел. Но ненадолго, загадочная улыбка снова возвращалась на его подвижные уста.

Однажды, в момент особенно напряжённого корпения колдуна над новым снадобьем, по-прежнему неподвижно лежащий мальчик вдруг сказал:

— Ты не учитель Ти.

Хека рассыпал по худым коленям драгоценный порошок уже почти составленного лекарства. Мериптах заговорил. Тот разговор в фиванской цитадели можно было не считать, тогда говорил не мальчик, а истекавшее из него безумие многодневного насильственного сна. Может ли считаться пребывающим в яви человек, всерьёз уверовавший, что он видит перед собой Себека в обличье «царского брата» Мегилы? Теперь Мериптах заговорил не как сновидец, но как обыкновенный, живущий в дневном мире юноша. Это означало, что он, вслед за тем как открыл глаза, открыл и сознание. Когда колдун посмотрел в глаза лежащему, то увидел там совершенно осмысленное и вполне спокойное свечение.

— Ты вспомнил меня, — удовлетворённо сказал он и резко остановился, потому что спиною почувствовал — азиаты бросили кости на палубу и обернулись. Их тоже поразил звук речи на корме. С кем бы это мог разговаривать однорукий лекарь? Узнав, в чём дело, они успокоились. Египетскую речь они понимали едва-едва, и если на этом змеином языке говорили не слишком громко, то они даже готовы были терпеть его рядом с собою на одной палубе. Хека и не собирался кричать, он засеменил словечками совсем тихонько.

— Ты вспомнил меня, и ты прав. Я не учитель Ти. Я совсем другой человек. Верховный жрец Аменемхет послал меня во дворец твоего отца, чтобы выманить тебя. Старый Неферкер помог мне, и я оказался подле тебя. Я был во власти Аменемхета и верил, что совершаю дело во благо и твоё, и...

— За что Апоп убил моего отца?

На палубе снова установилась тишина. Азиаты среагировали на звук царского имени. Хека обернулся к воинам Авариса и сообщил со всею силою своей ломаной степной речи, что юноша, лежащий на мешках, возносит хвалы небу за то, что сей великой страной правит такой блистательный владыка, как Апоп. Кажется, они поверили.

— Меня Апоп тоже убьёт?

Хека скорчил гримасу:

— Давай будем называть его Змей, чтобы не волновать попусту солдат. О другом мы можем говорить свободно.

Мериптах ничего не ответил, и колдун принял молчание за согласие.

— Так вот, что я тебе скажу — не знаю. Не знаю, зачем он убил князя Бакенсети. Не знаю, что он сделает с тобой. Он царь, его мысли не могут быть известны заранее. Но скоро ты сам сможешь у него спросить.

— Меня везут к нему?

— И меня тоже, — нервно хмыкнул Хека и начал заново составлять только что рассыпанную смесь.

Мальчик закрыл глаза. Значит, он правильно догадался — корабль плывёт в Аварис.

Хека с любопытством поглядывал на него, пытаясь понять и представить, что происходит в этой гармонично вылепленной, бледной голове, с неребяческими очертаниями губ и страшными синими веками, на которых хотелось нарисовать по иероглифу, означающему «колодец».

Вместе с тем было несомненно, что Мериптах на грани выздоровления. Подошвы были тёплыми, руки сгибались легко, испражнялся княжеский сын, поддерживаемый двумя солдатами под руки над бортом лодки, с завидной лёгкостью.

Колдун работал старательно и вскоре воспроизвёл утраченное средство. Навестил с ним палатку Шахкея. Вернувшись, откинулся, так же как и дремлющий мальчик, на мешки и услышал: