– То есть космос покровительствует злу? Средневековье.

– Настя говорит, во времена язычества такие вещи были распространены. Старики ложились между двумя девушками, которые якобы делились с ними своей молодостью, подобные ритуалы с убийствами жертв тоже имели место. А наши бонзы ничем от мракобесов всех времен не отличаются, к гадалкам ходят втихую! А что ты хочешь, если из каждого утюга экстрасенсы, потомственные ведьмы и колдуны вещают? Меня больше интересует, где Середа залег.

Этот же вопрос был задан жене при обыске

Естественно Риму шокировал сам факт: муж преступник, убийца, насильник. А обыск? Это мерзко. Она едва справилась с собой, чтобы не умереть от позора, но на вопрос ответила уверенно:

– Не знаю, где он, сама ищу его. То, что вы рассказали… не могу поверить, это запредел какой-то… похоже на выдумку.

Она просидела весь обыск на краешке кресла с прямой спиной и поднятым подбородком, без каких-либо эмоций, не могла себя уронить при посторонних. Но и когда оперативная группа ушла, она еще долго сидела так, как несгибаемое дерево под ударами топора, пока не подошел к ней Ян:

– Мама, как ты? (Она лишь приподняла одну ладонь, мол, нормально.) Я пока не могу осмыслить происходящее… Мама, там Эрик… сходи к нему.

К младшему сыну она отправилась тотчас, внутреннее состояние детей – что может быть важнее? Сын снимал портреты ненаглядной Даши и клал их на пол друг на друга. Рима слегка порадовалась, насколько можно радоваться в прискорбных обстоятельствах, но и поинтересовалась:

– Почему ты это делаешь?

– Потому что не имею прав на нее, – сказал ровной интонацией сын. – Мне Ян все рассказал про отца. Мама, а ты знала?

– Нет, конечно. Как ты мог подумать!

– Вообще-то… теперь все неважно. Теперь никогда не будет так, как раньше. Ну, скажи, как я после всего буду с ней? Это невозможно, я не смогу.

– Не переживай, мы уедем, все уляжется…

– Не уляжется, все время буду помнить, что я сын… что мою девушку… мой отец… Мама, а можно после всего этого жить?

– Что ты, сынок, что ты! Не бери на себя чужой груз, он не твой. Время тебе нужно, оно восстановит тебя. А я буду рядом и помогу. Мне тоже тяжело, но чужого груза я не приму на себя никогда. Ты так любишь эту девочку?

Эрик не ответил, собственно, и не нужен ответ. Тем же вечером Рима, поручив Яну не оставлять брата на время ее отсутствия, села в машину и поехала к мужу. Он прятался в одной из принадлежащих им квартир. Дом не малозаселенный, квартиры в нем элитные, вокруг парк. Она открыла дверь своим ключом и вошла. Оставив шубу в прихожей на пуфике, взяла сумку и двинула к кабинету, там и нашла мужа за массивным письменным столом, он что-то писал от руки. Рима опустилась в кресло и закрыла глаза, бросив ему:

– Мемуары строчишь?

– Привет, что скажешь? – спросил он настороженно.

– Устала, – промямлила она. – Обыск был сегодня.

– Ну, рассказывай, рассказывай…

– Сначала выпьем, мне допинг нужен, – поднялась она. Достала бутылку шампанского из сумки, протянула мужу. – Открывай, а я бокалы принесу.

Вскоре бокалы стояли на столе, Клим Ефимович лил в них шампанское, попутно ворча:

– Мокрые почему?

– Не пить же мне вместе с пылью! Я их сполоснула.

– Вытерла бы…

– Лень. И вообще! Что ты натворил… Боже мой…

Однако поздно сокрушаться, тем более взывать к здравому смыслу, Клим сделал свой выбор, она – свой. Рима отпила глоток из бокала, а он осушил свой залпом, налил еще. Держа бокал в руке, она что-то искала в сумке. Нашла. Подойдя к с письменному столу, положила перед мужем пистолет. Клим Ефимович поднял удивленные глаза на жену, которая пила из бокала мелкими глотками и одновременно смотрела на него – это уже была прежняя Рима, а не разбитая калоша после обыска.

– Что это? – Хотя вопрос задан о другом: зачем это?

– Разве ты ослеп? Это твой пистолет.

– Зачем? Я не просил…

– Сам подумай. Надо с честью выйти из непростого положения.

– Нет! Нет-нет… – лихорадочно замахал он руками.

Рима заходила вдоль стола, высказывая свою позицию:

– Мм! Любишь жизнь, я тебя понимаю. Но ее любят и твои сыновья, а то, чем ты занимался, ляжет вечным черным пятном на их дальнейшую жизнь. Им не будут доверять, их станут избегать. А это твои сыновья, твоя кровь, твое продолжение… И мое, безусловно. Наши сыновья – лучшее и самое дорогое, что у нас есть. Я не могу допустить, чтобы на них упала твоя тень, их репутация не должна пострадать. То, что ты делал… помешает их карьере, женитьбе. Ну, кто, скажи, кто отдаст своих дочерей, зная, чем отличился отец? Будут кричать: «Гены! Яблоко от яблони!» О тебе узнают все, если ты не выберешь вот это, – указала она глазами на пистолет.

– Да как ты смеешь меня заставлять…

– Это лучший выход для тебя, поверь, – будто не слышала Рима и не видела его ужаса. – Ты не попадешь на первые страницы газет и в новостные ленты, тебя будут просто промахивать. Интересны только живые, их реакция на аутодафе, их позор, а мертвые никому не интересны. Все тяготы скандала примут на себя твои эти… люди силы, да? Хороша сила, нечего сказать! Тебя похоронят с почестями, а наши мальчики останутся незапятнанными, потому что люди великодушны и смерти прощают все.

– Я уеду за бугор, у меня там бабки, жилой фонд…

– Очень хорошо, я поселю туда наших мальчиков, пусть поживут какое-то время вдали от всего этого. А ты никуда и не уедешь, тебя распознают камеры, есть такие программы, что и грим не спасет. Только смерть тебя выручит, так умри красиво и достойно сам. В конце концов, ты жил на всю катушку, заступил за предел, за то и плати. А наши сыновья и внуки за что должны платить?

Он побагровел, схватил пистолет, но не был похож на человека, который смиряется, нет. В его глазах сверкала ненависть, губы дрожали, он произнес:

– Ты гадина! Если уж уходить, то вместе с тобой!

И выстрелил в нее! А Рима осталась стоять. Каково! Он второй раз выстрелил… Рима стояла, как монумент на площади. И вдруг Клим Ефимович скорчился, ему стало трудно дышать, во рту пересохло…

– Я знала, что ты так поступишь, – между тем вещала Рима. – И зарядила пистолет холостыми. Что, тебе плохо? Нет, это не давление, ты умираешь.

– Я?.. Как?.. – выговорил он. – Ты меня…

– Да. Я не могла рисковать.