В ту ночь, когда он оставил царя в карете, ушёл искать дорогу, нечистая сила увела его в лес, к огнищу, возле которого сидели старик со старухой, над костром висел котёл, в нём вода кипела, и старуха туда грибы кидала.

— Кто вы, добрые люди? Куда я пришёл? Как мне в Домнино попасть? — засыпал он их вопросами, о царе не упоминая.

— А ты не спеши в Домнино, — ответил старик. — Садись к огню, поснедай. Вон хлеб лежит, сазан жареный тебя ждёт. А люди мы лесные, и пришёл ты на смолокурню.

Иван покачал головой, отказался от сазана, открылся:

— Нельзя мне сидеть с вами, лесные люди, я царя-батюшку в карете неведомо где оставил.

— Не переживай: царь-батюшка в целости и нашёл своё место, — ответил старик.

Князь невольно сел к огню, за хлебом потянулся, ломти которого лежали на белой холстинке, рыбы кусок взял с чугунной сковороды, Еремей баклагу подал ему, сказал: «Пригуби для сугрева». Князь послушно приложился к баклаге, да и опорожнил её, сам не ведая как. Да вскоре захмелел крепко и показалось ему, будто сидит он не с лесными бабой и дедом, а в окружении нечистой силы, коя тешит его небылицами. И не помнил князь, как Еремей и Авдотья взяли его под руки и отвели в избушку, уложили на топчан и укрыли овчинной полостью. Но хорошо он запомнил, как во сне или наяву, он того не знал, женский голос сказал ему: «Ты, князь, как встанешь, иди за мной». И неведомо князю спустя какое время после сказанного он открыл глаза и услышал, как, закрываясь, скрипнула дверь избушки. Он вскочил с топчана, выглянул за дверь и увидел, как от избушки убегала девица. Князь помчал следом, попытался догнать её, да где там, потому как девица бежала словно лесная лань. Так, на почтительном расстоянии друг от друга, они пробежали версты две, а когда уже был виден дом пасечника, девица исчезла, и сколько князь ни крутил головой по сторонам, не увидел её. На пасеке князя Ивана встретила Авдотья. Он не признал её. Она же сказала как старому знакомому:

— Князь-батюшка явился. А я тебя давно поджидаю. Голоден поди. Иди в дом, там поснедаешь.

— А кто приходил на смолокурню и разбудил меня? — спросил князь.

— Судьба приходила. Она и разбудила, — ответила Авдотья. Узкие чёрные глаза её светились лукавством.

— Какая судьба, где она? — недоумевал князь.

— А ты не будь суетным, всему свой черёд. — Авдотья повела князя в дом, усадила за стол, накормила, напоила, ушла в конюшню. Там она запрягла в лёгкий возок резвую кобылку, вернулась в дом. — Пора в путь, князь-батюшка, царь в Домнино изболелся по тебе.

Князь покинул дом пасечника, сел в возок, и Авдотья погнала лошадь со двора. В пути она рассказывала Ивану небылицы про местные туманы, кои по осени многих путников заводят в глухие урочища на гульбища лесных обитателей.

...И вот князь Иван шёл рядом с Еремеем на пасеку и пытался отгадать, какую шутку приготовила ему судьба на сей раз. Но, оставаясь лихим человеком, князь шёл на пасеку, не пугаясь никаких проказ. Когда же князь вошёл следом за Еремеем в дом, пасечник сказал:

— Иди, князюшка, в светёлку, там ждут тебя.

И тут князь дрогнул: идти в светёлку, где сидит девица, ой как сие чревато. Да ноги сами понесли его вверх по лестнице. Ан где-то на середине свинцом вдруг налились. И он переставлял ноги, как пудовые тумбы. Наконец, князь добрался до двери, стал открывать её, а она заскрипела пронзительно и резко. Князь вошёл в светёлку и увидел у окна старую-престарую женщину, сидящую к нему спиной. Седые космы волос скрывали её лицо, руки она пря тала в рукавицах, которыми держала чучело вороны.

По спине у князя побежали мурашки: уж не попал ли он в какую из своих сказок. Да так и было. Бабка заговорила скрипучим голосом.

— Ты, князь, молод и красив, счастья ищешь. Вот оно — рядом. Хочу быть твоей семеюшкой. Уважь, голубок, старую.

И не помнил Иван, как всё случилось далее. Сорвал он с головы кунью шапку, ударил об пол и как сказочный удалец-молодец, стоящий на распутье трёх дорог пред вещим камнем, сулящим страсти, шагнул на ту, коя несла смерть. Он распахнул на груди кафтан.

— Вставай, бабушка, припади к моей груди, обниму тебя и под венец поведу! А большего не взыщи! — выдохнул князь.

— Ой, лихой, лихой князь Иван. Да возвратного пути тебе нет. Веди на свадебный шабаш в Змеиное урочище, — проскрипела бабка.

— Вставай! Руку подай! — крикнул князь отчаянно.

И свершилось чудо, как будет потом рассказывать старый князь Иван Черкасский своим внукам: на голове старой бабки взметнулись космы, встали дыбом, сама по себе сползла со спины драная шубёнка, бабка встала. Князь закрыл глаза, руки распахнул, готовый обнять и назвать своей невестой лесную ведьму. Она же скинула с головы ложные волосы, от лесных орехов рот освободила, со спины старую подушку вытащила и обернулась Ксенией. Но не упала на грудь князя, а только протянула руку и провела ею по лицу Ивана. И нежная, мягкая рука заставила князя открыть глаза. То, что он увидел, как потом скажет князь, было сказочнее самой волшебной сказки. Перед ним стояла та девица, на которую он молился и которой тайно любовался в те дни, когда встречал её идущей в Благовещенский собор на моление из патриарших палат Особенно же много молился князь на царской свадьбе и просил Бога, чтобы та девица, коя сидела напротив, посмотрела бы на него.

— Господи, теперь я верю сказкам, они не ложь, но правда! — воскликнул князь.

— И я в согласии с тобой, князь Иван, — отозвалась Ксюша. И пока князь ещё созерцал ясновидицу, она подумала о том, что в светёлке им делать больше нечего, и повела князя в горницу. — Идём, сказочник, сыты выпьем да погутарим, ежели хочешь.

Ксения усадила князя на то же место, где сидел царь. И так же на лицо князя падал свет свечей. И Ксения всё читала на нём, как в открытой книге. Она видела, что князь влюблён в неё и готов на всё, хоть в омут головой, лишь бы она ответила ему взаимностью. Сама Ксения питала к нему нечто иное и не ведала, какое имя этому чувству. Он нравился ей своей удалью, весёлым нравом, открытостью, крепостью духа и дружбы: уж если подружит с кем — на всю жизнь. Князь был статен и по мнению Ксюши больше мил, чем красив. Да сказочники красивыми и не бывают, но всегда манят к себе огнём души, считала ясновидица...

Молча созерцая друг друга, они просидели долго. Потом князь выпил вместо сыты крепкой медовухи и повёл речь прямую и дерзкую:

— Я тебя давно знаю, ясновидица, и скажу ноне, всё, что в тот вечер, как нам заплутать с царём-батюшкой, и что потом с нами случилось — всё твоим норовом допущено. И царь в твои сети попал, и я в лесу, где лешие обитают, твоей милостью очутился. А для чего, понять не могу. И всё потому, что ноне царь от тебя потемнев ликом уехал. Ты и ноне каверзы ему и нам чинила. Я упал с коня, словно дитя неумелое в седло попавшее. И конь на ровном месте споткнулся. Это мой-то Буян! Всё загадочно, да не как в сказке. Опять же метится мне, что царь-батюшка ночь в этом доме провёл. Вот токмо в каком покое, не наверху ли, и нет ли у тебя, девица, нужды в покаянии?