— Ты достал нас своими дурацкими воспоминаниями! Найди женщину, настоящую, из плоти и крови, сделай ей ребенка, пока еще можешь! — кричал Владимир.

— А ты мог бы подумать о своих детях, прежде чем смываться из страны. Сегодня им наверняка нет дела до беглого папаши!

— Мы ведь договаривались, что будем говорить только о настоящем и будущем, — напомнил Вернер.

— Малыш задал вопрос.

— Он нам надоел, твой малыш, пусть лучше играет в настольный футбол! — буркнул Грегориос.

— Он мой гость. И я буду говорить с друзьями, о чем захочу.

Попасть в число друзей Леонида было великой честью, и я надулся как индюк.

— Они завистники. Сбежали, поджав хвосты. А я выбрал свободу ради любви. Никто меня не принуждал.

— Ты не жалеешь?

— Знай ты Милену, не стал бы спрашивать. Она всегда со мной, я думаю о ней ежесекундно, ежечасно, и это делает меня счастливым.

— Ты не пробовал вернуться, после того как она выставила тебя за дверь?

— Я стоял на площадке как полный идиот, а потом выбрал худшее из решений — пошел вниз по лестнице, уверенный, что она кинется следом. Представляешь степень моей глупости и наглости? Я полчаса прохаживался у подъезда. Милена так и не спустилась ко мне. Я вернулся и увидел, что она выставила мои вещи на лестницу. Я никогда не сдавался на милость обстоятельствам, всегда боролся за свою жизнь — выпрыгивал с парашютом из горящего самолета, отстреливался до последнего патрона, упав за линией фронта, — но в тот момент понял, что все кончено. Спорить, протестовать, просить прощения и умолять не имело смысла. Такие, как Милена, не идут на компромисс, — к несчастью, я понял это слишком поздно. Ничего нельзя было склеить. Я пытался сохранить остатки гордости. Понимаешь, что я имею в виду, Мишель?

— Я бы рискнул.

Леонид прикончил графинчик красного вина, сделал знак Жаки, чтобы тот принес следующий, залпом выпил два больших бокала и предложил мне.

— Я не пью.

— Что тебе заказать?

— Светлое пиво с лимонадом.

Жаки заворчал: мол, никто не помнит, что официанты тоже люди и, между прочим, очень устают на работе.

— Не слушай меня, Мишель, все, что я тебе наболтал, — полная чушь. Конечно же я попытался вернуть Милену. Я бился за нее, но она оказалась сильнее. Когда любишь, забываешь об обидах и самолюбии. Я надеялся, что мы сможем помириться. Не помню, говорил я тебе или нет, что в пятницу вечером оказался с вещами на улице. Я отнес чемоданы в камеру хранения вокзала Орсе и провел первую ночь на улице, напротив дома Милены. Она погасила свет в час двадцать пять ночи. Милена уже несколько дней читала роман «Леон Морен, священник»,[144]она обожала эту книгу. Утром, когда она вышла из дому, я бросился к ней и едва не попал под грузовик. Милена села в машину — «рено» все-таки удалось отремонтировать, — я постучал по стеклу. Она удивилась. Опустила стекло. «Милена, нам нужно поговорить».

Она не захотела меня слушать и уехала. А я остался стоять на тротуаре, как дурак с вымытой шеей. Прошло пять нескончаемых дней. Она не вернулась. Я не уходил — боялся ее пропустить. Денег у меня не было. Ни сантима. В первый день консьерж меня пожалел и покормил, выставив тарелку на подоконник, но потом стал гнать прочь, как собаку. Я не брился и не мылся. Просил подаяние, пугая своим видом прохожих. Питался объедками из мусорных баков. Сам у себя вызывал омерзение. Мне не во что было переодеться: заплатить за ячейку в камере хранения я не мог. Кончилось тем, что полиция забрала меня за бродяжничество. На второй день в комиссариат явился незнакомый тип в элегантном костюме. Бригадир отпер решетку камеры, и мужчина присел рядом со мной на топчан. Он достал из внутреннего кармана пальто фляжку коньяка, сделал глоток и передал ее мне. Я уловил в его речи легкий акцент. Никогда еще выпивка не доставляла мне такого удовольствия. Коньяк обжег горло и согрел душу. Он протянул мне пачку «Винстон». Мы сидели и курили, как старые приятели. Оказалось, ему все обо мне известно — кто я и что сделал. Он вытащил из кармана толстую пачку денег и сказал, что предлагает мне сделку. Я получу всю сумму, если откажусь от Милены. В первый момент я даже не понял, чего хочет от меня этот человек, и он объяснил свои условия. Сто тысяч франков — в те времена это была огромная сумма — в обмен на обещание оставить Милену в покое. Я ответил, что могу взять деньги, а слова не сдержать. Он сказал, что верит в мою честность. Альтернатива выглядела предельно просто: взять деньги и выпутаться из безнадежной ситуации или не получить ничего и остаться в кутузке. Милену я в любом случае уже потерял. Он дал мне сигарету — и время подумать, пока докурю. Я решил дать слово, взять деньги и попытаться вымолить прощение у Милены. Когда я сказал, что согласен, он вытащил маленький листок с текстом на французском и английском языке и спросил, верю ли я в Бога. Нет, ответил я. Он сказал: «Ничего страшного. Вы — ортодоксальный коммунист, прочтите, поднимите левую руку и поклянитесь». Я поднял руку, но ничего не сказал. Просто не мог. Он молчал. Ждал, когда я решусь. Никогда не видел такого спокойного и уверенного в себе человека. В конце концов я поклялся и в ту же секунду понял: все кончено. Он сказал, что я сделал правильный выбор, что он мне доверяет, и отдал деньги. Я покинул комиссариат и больше не видел Милену. Я продал любимую женщину за тридцать сребреников. Я ее не заслуживал.

— Что это была за клятва?

Леонид достал черный кожаный бумажник, вытащил из-за клапана пожелтевший, потертый на сгибах, грязный листок, подклеенный скотчем, и протянул мне. Я с трудом разобрал четыре строчки, напечатанные красным шрифтом на машинке:

Я, Леонид Михайлович Кривошеин, даю слово никогда не встречаться с Миленой Рейнольдс и уважать ее волю до конца своих дней. Клянусь в этом честью дважды Героя Советского Союза. Подписано в Париже, в четверг, 28 июня 1953 года.

Он показал мне часы на правой руке и погладил стекло:

— Я смотрю на них по сто раз на дню. За все эти годы они не опоздали ни на секунду. Видишь, на каких тонких нитях подвешена жизнь человека? Моя рухнула из-за мерзавцев Розенбергов. Если бы им заменили смертную казнь пожизненным заключением, мы с Миленой и сегодня жили бы вместе.

— Они были невиновны, Леонид!

— Они были преступниками! И знали, чем рискуют. Никто не имеет права предавать свою страну. В Соединенных Штатах не осуждают тех, кто не совершил преступления. Это непреложная истина. Впрочем, то, что случилось, не их вина, а моя. Многие тут считают, что я жалею о загубленной жизни, о том, что променял высокое положение на обреченную любовь. Они ошибаются. Я провел с Миленой семьсот девяносто четыре дня и буду жить этим счастьем до конца моих дней. Я бросил все ради любимой женщины и поступил бы так снова. Я несчастлив, но жалеть меня не нужно. Мне повезло еще раз — я встретил Игоря, и он помог мне не опуститься на самое дно. У меня есть несколько друзей, без них я бы тоже не выжил. Вот тебе мой совет: если однажды увидишь на обочине дороги голосующую женщину, не останавливайся. Колесо должен менять автослесарь. Автослесари — народ закаленный. Они не смешивают работу и чувства. Нужно было помнить старый добрый марксистский принцип разделения труда, тогда я бы не оказался в нынешней ситуации.