Не в силах совладать с ухмылкой, которая буквально разрывала его рот, Дзюба помахал мне ручкой и поспешил догонять своего хозяина.

Стеклянные двери закрылись. Мэр сел за стол перед камерами. Вспыхнули софиты. Ведущий радостно представил телезрителям нового кандидата. Я не слышал, о чем он говорил с мэром и какие вопросы задавал ему, но радостное выражение на его лице скоро прокисло, и он стал стыдливо кривиться, краснеть, безуспешно пытаться навязать свою тему разговора и прищучить регламентом. Но мэр не обращал на ведущего внимания, будто тот был всего лишь тявкающей собачонкой, и говорил то, что хотел.

Прошло минут десять. Я уже без всякой надежды поглядывал на входные двери. Я знал, что Ирина не успеет подвезти кассету. Скорее всего, она вообще не подвезет ее. Случиться могло все, что угодно. Кассету, лежащую под ступенями, могла найти хозяйка и выкинуть ее за ненадобностью. Кассета могла промокнуть, отчего лента скукожилась. В конце концов Ирина вообще могла не доехать до заброшенной базы, потому как у нее не было денег. Я стоял перед стеклянной дверью, глядя потухшим взором на мэра, чувствуя себя жалким врунишкой и болтуном, которому поверили, на которого понадеялись сотни тысяч людей. Мэр время от времени кидал взгляды на меня, и только мне одному была заметна в его глазах боль поражения.

Я перестал смотреть на часы. Я уже думал о будущем, о том недалеком будущем, когда нас с Ириной не сможет защитить ни закон, ни власть, ибо из них будет выхолощена стержневая сущность, называемая справедливостью. Никто и ничто не помешает Дзюбе расправиться со мной и Ириной так, как он захочет. Я думал о том, что если мне удастся выйти из здания телецентра, то надо будет сегодня же уехать из города. Куда-нибудь далеко, в дремучие леса, в горы, в несуществующую деревню Сусои, где Дзюба не смог бы нас найти.

Я снова поймал взгляд мэра, в котором было все – и требование, и гнев, и мука, и мольба, и подумал, что если бы я был способен хоть немного повлиять на решение избирателей, то ворвался бы в студию в своей грязно-белой рубашке, мятых сырых брюках, встал бы перед камерами и на одном дыхании рассказал бы всю мою страшную историю.

Сколько времени осталось? Минут двадцать или даже пятнадцать?

И вдруг лязгнула, словно железнодорожный состав, входная дверь, качнулась на пружинах, и повеяло сырым сквозняком, и я, не веря своим глазам, увидел мокрую, растрепанную, с забрызганными до колен босыми ногами и безумными глазами Ирину, прижимающую к груди кассету. Я ринулся к девушке, едва сдерживая крик, и она протянула ко мне руки, но не для того, чтобы обнять, а чтобы передать кассету.

– Вернитесь!! Девушка, вернитесь немедленно!! – грозно крикнули охранники, вбежавшие следом за Ириной.

Она сунула мне кассету в руки, передавая с ней и всю ответственность за будущее, и с мольбой заглянула мне в глаза, словно хотела сказать: «Я сделала то, что ты велел! А дальше ты уж сам, милый, а у меня сил нет, и меня сейчас схватят!» Я сжал кассету и испугался, что мог нечаянно, от усердия, переломить ее надвое. Охранники подбежали к нам, схватили Ирину за руки.

– Отпустите ее!! – крикнул я, находясь на грани того, чтобы начать безумный, слепой в своей ярости и жестокости мордобой.

– У нее нет пропуска! – ошалев от моего жуткого вида, ответил один из охранников.

– Сейчас все будет! – рычал я, силой отрывая руку охранника от локтя Ирины. Она, бедолага, теряла сознание, глаза ее закатывались, колени сгибались.

– А вы кто такой? – насторожился другой охранник. – У вас есть пропуск?

Я швырнул ему в лицо бумажку и подхватил Ирину на руки. Охранники невольно посторонились. Толкнув ногой дверь гостевой, где недавно сидел мэр, я внес туда Ирину и опустил ее на диван.

– Эй! – понеслось мне в спину. – А пропуск-то просрочен! Вы должны были выйти полчаса назад!

Я безумным взглядом осматривал комнату. Лошадь, закинув ногу на ногу, прихлебывала кофе.

– Где секретарь?!

– Курить пошел, – с высокомерием ответила она.

– Курить?! – чуть не взорвался я.

Ударом кулака я вышиб охранника из дверей, словно пробку.

– Сейчас будут вам пропуска!! – перемежая слова ругательствами, пообещал я. – Вы подавитесь ими!! Вы утонете в них!!

Бац! – и я сшиб с ног женоподобного юношу. Папка, распушив странички, белым голубем взлетела к потолку. Я побежал по коридору. Люди шарахались от меня, прижимались к стенам. Охранники побежали за мной, но на всякий случай соблюдая дистанцию. Я был страшен. Я сам боялся себя, своей непредсказуемости. Распахивая все двери подряд, наконец ворвался в уборную. Выбив окурок прямо изо рта секретаря, я сунул ему в руки кассету.

– Вот она!! В эфир!! Срочно!!

– Понял, – ответил он без какой-либо попытки отыграться за невольное унижение, которое я ему нанес, и побежал в аппаратную. Я помчался в гостевую. Охранники не отставали от меня, но уже дышали тяжело и хрипло.

– Чаем напоите ее! – крикнул я лошади, заглянув в комнату. Ирина по-прежнему лежала без чувств, а лошадь с легкой брезгливостью поглядывала на нее со стороны.

Я подбежал к стеклянным дверям. Сотрудники преградили мне путь, полагая, что я намерен ворваться внутрь.

– Тише! Тише! – зашипели они, прижимая пальцы к губам. – Прямой эфир!

Дискуссия была в самом разгаре. Мэр уже не сидел за столом, а ходил перед телекамерами, размахивая рукой, а бордовый от напряжения ведущий лихорадочно вытирал взопревший лоб платком. Мэр не видел меня. Он вообще уже не обращал на дверь внимания. Я оттолкнул парня, который пытался схватить меня за руку, растолкал шикающую обслугу, распахнул дверь и вошел в студию. Мэр услышал, как я тихо кашлянул, повернулся на каблуках и сразу все понял по моему лицу.

– А в оставшиеся десять минут, – сказал он ведущему, который уже не хотел ни спора, ни дискуссии, а только мечтал об окончании передачи, – мы посмотрим запись, о которой я сказал в начале своего выступления.

Режиссер сделал знак рукой, и на мониторах, которые висели на кронштейнах под зеркальным потолком, появился я. В первое мгновение я подумал, что случайно угодил под прицел телекамеры, и моя физиономия попала в эфир, но в следующее мгновение узнал кабинет Дзюбы. Послышался его голос: «А что же ты хочешь? Чтобы снова начались пожары? Чтобы мы с Сиченем подорвали центральный причал и разнесли в клочья сотни детей? Ты этого добиваешься?» И на экране появилось его лицо – бледное, взбешенное моей несговорчивостью… Кадры, похожие на эпизод скучного детективного сериала, невидимым ручейком растекались по всему Побережью, отзывались в телевизорах, стоящих в кухнях, в гостиных, в офисах, в кабинетах, в армейских казармах, в дежурках милицейских отделений, в залах ожидания вокзалов и аэропортов…

Я вышел из студии и побрел по коридору. Люди с папками, бумагами, коробками, дискетами провожали меня взглядами. Я зашел в гостевую. Лошадь уже заварила чай в чашке с бело-голубым логотипом студии и помешивала его ложечкой.