– Где-то здесь, – сказал он.

– Странный ты, – улыбнулась Нина. – Зачем тебе этот дом… Давай просто подышим воздухом… Как хорошо… Слышишь, на том берегу, в камышах, утки крякают…

Они прошли вдоль берега. В прибрежных садах мелькали огоньки. Хозяева окуривали деревья от расплодившегося в горячие дни гнуса. Стоя на камнях и причаленных лодках, женщины полоскали белье. Коровы и козы бродили, позвякивая цепью, щипали траву, пили воду. Если центр городка был асфальтирован и освещен лампами дневного света, то прибрежные улицы имели совсем сельский вид: небольшие домики взбирались по косогору, некоторые даже были крыты соломой, с выбеленными стенами и низкими плетнями.

– Вот он, – сказал вдруг Юрий Дмитриевич сдавленным, прерывающимся от волнения шепотом и сильно схватил Нину за руку. – Вот этот домик.

– Тебе нездоровится? – тревожно спросила Нина. – Вернемся домой… Ты устал сегодня, ляжем пораньше…

– Вот этот домик, – сказал Юрий Дмитриевич. – Я узнал его… Два окна… И в переднем окошке горит свет…

Домик, на который указывал Юрий Дмитриевич, стоял несколько в стороне, на бугре. Крыт он был оцинкованной жестью и окружен крепким высоким забором. Подойдя ближе, Нина действительно прочла адрес, указанный в бумажке.

– Давай поменяемся, – сказал Юрий Дмитриевич, – переедем сюда.

– Что ты, – сказала Нина, – здесь нет ни газа, ни водопровода…

– Зачем тебе газ, – сказал Юрий Дмитриевич. – Домик в кольце… В глубине стакана, стоящего на пепле… Домик на бугре… Как нагадала покойница… Завтра же придем смотреть.

– Хорошо, – сказала Нина, – а сейчас пойдем домой, становится прохладно, я продрогла в сарафане.

Отойдя несколько, Юрий Дмитриевич оглянулся, но домик уже был не в два окна, а в три, все окна были освещены, и впереди была пристроена какая-то стеклянная терраса, так что вид его изменился совершенно. Впрочем, возможно, это был и не тот домик, так как, отходя, они свернули на другую тропинку, левее, и тот домик теперь мог быть заслонен бугром либо соседними домами.

– Я хочу рассказать тебе две притчи, – сказал Юрий Дмитриевич, – странные и не к месту… Вернее, не притчи, а истории, но я их почему-то воспринимаю как притчи, хоть и не улавливаю смысла. Одна притча веселая, а другая грустная… Итак, веселая. Когда мне было три года или самое большее четыре года, покойная мать взяла меня с собой в баню. Это было в таком месте и в такие годы, что отдельных номеров, конечно, не было, и приходилось идти в общую… Удивительно, как отлично я всё это помню… Баня бревенчатая, прокопченная. Деревянные крышки закрывают люки на полу… И вот какая-то женщина, пожилая уже, толстая туша с громадным, распаренным телом, начала ругаться с матерью. Она кричала: какое право вы имеете брать с собой мальчика в женское отделение… Или что-то в этом роде… Мать говорит: ему только четыре года. А туша кричит: нет, это уже большой мальчик… Она ушла и привела администраторшу… Они долго ругались, а потом туша ушла, прикрывшись от меня, четырехлетнего ребенка, тазиком… И вот тогда я впервые с интересом посмотрел на этот тазик… Вернее, не на тазик… В общем, ты меня понимаешь…

Нина засмеялась и взяла Юрия Дмитриевича под руку. Они шли по дороге, усыпанной жужелицами. Справа, в заречной деревеньке Бродок, лаяли собаки, а слева, от центра, долетали звуки джаз-оркестра местного дома культуры, игравшего по четвергам и воскресеньям в городском саду.

– Вторая притча – грустная, – сказал Юрий Дмитриевич. – Это уже случилось спустя много лет, в армии на ученье… Была зима, очень глубокий снег. Мы наблюдали за выброской парашютного десанта, и у одного из парашютистов в воздухе отказал парашют. Мы видели, как этот человек летел камнем, и слышали, как он кричал… Потом он упал, вскочил мгновенно, начал отряхивать снег с комбинезона и свалился окончательно… Когда его вскрыли, то обнаружили, что у него сразу при падении были оторваны легкие и сердце… С оборванным сердцем он отряхивал комбинезон от снега… Понимаешь, тут действительно притча, но смысла ее я не могу уловить… Последние запасы крови в сосудах, последние доли мгновений жизни мозга тратятся на то, чтоб отряхнуть снег с комбинезона…

Нина чувствовала плечом своим дрожащее, словно в ознобе, плечо Юрия Дмитриевича.

– Опять начинается, – сказал Юрий Дмитриевич. – Нина, я неизлечим и опасен для окружающих… Странная ты женщина… Тебе давно советовали и Бух, и Пароцкий… И я советую поместить меня в клинику… Впрочем, я-то, конечно, нет, мне-то, конечно, от одной мысли делается тоскливо… Но что же делать… Может, это действительно выход… Даже путь к выздоровлению… К тому ж вследствие общего возбуждения больные такого рода делаются неустойчивыми ко всякого рода инфекциям…

Они поднялись по деревянным скрипучим ступеням. В общем коридорчике горел свет, и Лиза чистила картошку. Увидав Нину и Юрия Дмитриевича, она сердито поджала губы и отвернулась. Дашутка сидела тут же, на кухонном столе, и баюкала куклу.

– Я куклу покачаю, – сказала она Нине, – а то кукла проголодается.

– Ну-ка молчи, – прикрикнула на Дашутку Лиза. – Что я тебе сказала, ты ведь обещала мне… Если ты будешь говорить, я посажу тебя в темную комнату…

Юрий Дмитриевич и Нина вошли к себе и зажгли свет. Рядом с балконом горел на столбе фонарь, опутанный паутиной. Вокруг фонаря тучей носилась мошкара, движения ее были так быстры и хаотичны, что мошкара сливалась в блестящие пересекающиеся линии. Паутина была густо покрыта погибшей мошкарой.

– Чепуха какая, – сказал Юрий Дмитриевич, – надо разбить этот фонарь, он меня раздражает… Знаешь, как это легко сделать… брызнуть из детской клизмы на раскаленную лампочку холодной водой…

– Что ты, Юрий, – сказала Нина, – Лиза и так обещала пожаловаться на нас в домоуправление.

Она подошла и обняла Юрия Дмитриевича.

– Напрасно мы переехали, – сказала она. – Это Бух посоветовал…

– Бух не виноват, – сказал Юрий Дмитриевич. – Смена впечатлений действительно помогает в определенных случаях… И я чувствовал себя лучше… А теперь мне опять хуже… Немного…

Он сел на стул и хотел расстегнуть ворот рубашки, но рука его скользнула мимо ворота и прижалась к левому боку, к ребрам. Нина выбежала в коридорчик и начала стучать к Лизе.

– Лиза! – крикнула она. – Юрий Дмитриевич нездоров… Я хочу вызвать «скорую помощь»… Я пойду звонить, а вы поглядите за ним…

– У меня ребенок… Вы мне покалечили ребенка, – сердито ответила из-за двери Лиза. – Я буду жаловаться на вас в домоуправление…

– Ничего, Нина, – позвал ее из комнаты Юрий Дмитриевич, – мне уже лучше… Иди сюда, посидим, поговорим…

Юрий Дмитриевич действительно несколько оправился.

– Иди сюда, – сказал он. – Сядь рядом со мной, жена моя… Я хочу почитать тебе Евангелие… Всё Евангелие… это только одна страничка, верней, главная суть Евангелия… Это первая страничка от Матфея… Лишь она принадлежит полностью Христу. Всё же остальное в значительной части принадлежит Иисусу, сыну плотника Иосифа. Всё остальное сильно перемешано с историей душевной болезни древнего иудея. К тому ж эта страничка – лучшая из поэм, которые я когда-либо читал.