Все это началось несколько лет назад – пять, как она долго пыталась себя убедить, хотя на самом деле уже почти десять. Еще до Ферди Костича, еще в те стародавние времена, когда в Амарго вообще никакой почты не было – и только один Харлан время от времени привозил почту из Эш-Ривер. Вереница удачных лет, когда Харлан успешно выслеживал «растлеров», занимавшихся кражей скота по всему Техасу, послужила установлению добрых отношений между ним и местными скотоводами, и они частенько превращали его в гончего пса месяца на два, а то и на три. Когда же работы было маловато, Харлан зимовал в шахтерском лагере Амарго. Но после того, как с его помощью удалось выловить всю банду Фоксбоу, он был выдвинут в депутаты и решил пустить здесь корни просто на тот случай, если ему выпадет удачная карта и его изберут. Он заполнил заявку на два участка, не подошедших Ларкам – это была узкая каменистая полоска земли, где даже Рей Руис с помощью своего колдовства не смог вызвать воду, – и стал время от времени заезжать к Норе, когда Эммета не было дома.

Обычно Харлан приезжал где-то около полудня и привозил почту, вяленое мясо, рыбу и городские сплетни. Потом то одно, то другое – и он в итоге задерживался до ужина, чем вызывал заметное раздражение у Роба и Долана, которые даже в возрасте восьми и семи лет считали себя экспертами по всем хозяйственным вопросам и были уверены, что Харлан только и делает, что раздает дурацкие, никому не нужные советы. К радости Норы, Харлан оказался совершенно невосприимчив к этим вспышкам недовольства со стороны мальчишек и с удовольствием летними вечерами ходил вместе с ней и ребятами к ручью, где Роб и Долан, забросив лески в теплую грязную воду, были вынуждены слушать, кипя беспомощной желчью, истории о странствиях Харлана. Он работал на строительстве железной дороги, и с его помощью было уложено две сотни миль рельсов. Он прожил четыре года с индейцами сиу. Он – хотя сам себя и не считал особенно хорошим стрелком – не раз занимал призовые места в соревнованиях по стрельбе – сразу за Пейджем Старром и Армандом Гиллеспи – и с удовольствием об этом рассказывал.

– А на вас самого никогда ордер на арест не выписывали? – как-то спросил Роб, несказанно удивив этим Нору.

– Да, сэр, было такое, – без колебаний ответил Харлан.

– Где?

– В Булхед-сити.

– А что произошло? Вы человека убили?

– Мне, помнится, частенько доводилось слышать разговоры о том, что, мол, тот, кто уезжает из Булхед-сити без ордера на арест, наверняка в родстве с самим дьяволом – вот по этой причине я и счел свой ордер чем-то вроде ордена чести.

Впоследствии, когда Нора попросила его несколько развернуть эту историю – она внезапно осознала, что, если и впредь будет позволять сыновьям слушать рассказы об ордерах на арест и стрельбе, ей следует прежде самой разобраться, о чем идет речь в том или ином случае и не замешана ли там женщина, скажем, жена или невеста, о которой Харлан просто «забыл» упомянуть, – он охотно подчинился, чувствуя себя обязанным. Занимаясь охраной закона – иногда в качестве депутата, но чаще местного детектива, нанятого хозяевами ранчо, а изредка и просто случайного свидетеля, – он всегда весьма сочувственно относился к самым бесправным слоям населения. Достаточно сказать, что охотился он не только на грабителей, занимавшихся уводом чужого скота или кражей собственности. В вину ему нередко ставили обостренное чувство справедливости, однако ему удавалось опровергнуть выдвинутые против него обвинения и тем самым хранить свою совесть в чистоте. Затем где-то в Нью-Мексико исчезла женщина. И вместе с ней две ее дочери. То, что парень, которого Харлан задержал по обвинению в этом деле, был назван судьей «еще совсем ребенком» и, с точки зрения того же судьи, явно не был организатором преступления, Харлана не поколебало. Судья был возмущен и выдвинул против него четыре встречных обвинения. Но лишь одно из них вступило в силу – впрочем, Харлан чувствовал, что так и должно было быть, и совершенно не жалел о своем поступке.

Он напоминал Норе тех людей, рассказы о которых она слышала в Шайенне. Эти люди жили по своим незыблемым законам и часто подавляли вспыхнувшие беспорядки одним лишь своим присутствием. У нее тогда не возникло ни малейших сомнений, что надежды Харлана на место шерифа округа Картер вполне оправданны. Однако эти надежды не оправдались. Амарго – тогда самая настоящая дыра, прибежище жалких скряг и шумливых вульгарных баб, – никак не смог допустить, чтобы бляха шерифа украшала грудь молодого холостяка, не связанного брачными узами, да еще и горячей головы. Харлан, правда, беспокоился, что причина могла быть и в чем-то другом, однако Нора сумела в конце концов его убедить.

– Если бы ты был женат, – сказала она, – все наверняка сложилось бы иначе.

– Я знаю, – сказал он. И впервые тогда поцеловал ей руку.

Она начала замечать, что Харлан привозит ей письма с задержкой в две, а то и в три недели, а потом догадалась: он специально делает это, чтобы как-то оправдывать свои визиты к ней в тот период, когда на ее имя не приходит вообще никакой корреспонденции. «Вот так шут!» – сказала Десма, хотя, похоже, совсем не это имела в виду. И тогда Нора решила прямо сказать Харлану, чтобы он впредь насчет предлогов не беспокоился. В конце концов, они соседи и могут запросто заходить друг к другу всего лишь по этой простой причине. И потом, она была «почти уверена», что читала нечто подобное в Святом Писании, но об этом она ничего говорить не стала, опасаясь, что, назвав конкретным словом те странные хрупкие отношения, что между ними установились – они заставляли Харлана постоянно хвалить ее умение готовить, весьма кстати посредственное, и смеяться над ее шутками, порой связанными даже с небольшой жестокостью, и даже позволяли ему иногда к ней прикасаться, – она может невольно их сломать.

Мало того, она прекрасно понимала и свою роль во всем этом. У нее вовсе не было привычки брить физиономию любому из соседей. Она не смеялась, если считала шутки этих соседей ужасными, и не впадала в умиление от их полной безграмотности. Она не отсчитывала часы до их прихода в гости и не позволяла им торчать у нее дома до полуночи, потчуя ее историями о том, как они, такие храбрые и умные, ходили в разведку, дабы снабдить сведениями глупых, бездарных бригадиров. И если они порой ухитрялись «со значением» стиснуть ей руку, она ее просто выдергивала, не испытывая ни малейшей внутренней дрожи ни в тот момент, ни несколько дней спустя. А если она и заводила такого гостя в свою спальню, то только для того, чтобы он поправил плохо закрывающееся окно, но при этом и не думала торчать в дверях, точно склонная к обморокам девственница, щеки которой пылают от смущения, так что она все время невольно касается их пальцами.

В общем, пока не возникало необходимости сказать что-то прямо и вслух, Нора ничего и не говорила. И эта возбуждающая, а порой и невыносимая игра в шарады продолжалась годами.

Однако сама она считала эти годы счастливыми. В тот период все воспринималось как-то чуточку легче, и казалось, что жизнь потихоньку начинает выправляться. Ивлин, которая по-прежнему жила в ее душе, было тогда около девяти, и она, не переставая, трещала, давала массу советов, а иногда даже хвалила мать за приобретенную сноровку в фермерских делах. У Эммета дела в газете тоже шли хорошо, и он был полон радужных надежд насчет того, что в скором времени сумеет расплатиться с выросшим до небес долгом Санди Фриду. Но другие газетчики в гости к ним никогда не приходили – странные существа, думала Нора, вечно строят заговоры, вечно им хочется в чем-то обойти соперников, сделать что-то большее, напечатать какую-то более злую статью, вызвать ажиотаж событием, которое этого вовсе не достойно.