Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Виньяс едва не упал в обморок. Снова ловушка! Настоящий Нерунья не может появиться перед тридцатитысячной толпой! Ему не дадут выступать, как раньше, закутанным, а потребуют снять шляпу, показать те самые три пряди. Стараясь выиграть время — вдруг в голову придет какая-нибудь мысль, — он заключил калеку в объятия и расцеловал в щеки, подавив отвращение.
— Брат Нерунья, хотя обстоятельства вынуждают меня занять место, принадлежащее вам по праву, я больше не могу подделываться под вашу поэзию. Она глубока, она неподражаема, а ведь главное — чтобы стихи выглядели подлинно неруньевскими. Я прошу, нет, требую, чтобы вы прямо сейчас создали гениальную поэму, которую ждет народ, готовый ринуться на завоевание свободы! Я ограничусь тем, то прочту ее вслух, хотя и лишу себя при этом наслаждения сочинить стихи в вашем несравненном стиле…
— Не надо лишать себя удовольствия. Ваши оды — лучшее, что я написал. Вы довели мой стиль до совершенства. Вас зажигает энергия толпы. Я, наедине с пером и бумагой, не могу сделать то же самое. Пусть коллективное опьянение вознесет вас на вершину творчества.
— Если я буду знать, что вы слушаете меня, затерявшись среди народа, то ничего не сумею. У меня слишком много комплексов.
— Перестаньте, дон Непомусено. Мы хорошо знаем друг друга и меру нашего обоюдного тщеславия. И, выступая перед публикой, мы не имеем права оступиться. Кроме того, признаюсь, в изгнании музы покинули меня. Я бы сказал даже, что они переселились к вам. После бегства из столицы я не создал ни единой строки. Да и зачем? Я уже давно бесплоден.
Непомусено Виньяс потерял контроль над собой. Страх свалился на него, как камень, захлестнул, как штормовая волна. Отступать некуда. Антофагаста и близлежащие шахтерские поселки будут разочарованы Неруньей. Прощай, Революция! И все из-за него. Плача, он стал лепетать про хромого Вальдивию — и выложил все. Как его секретарь импровизировал поэмы, как они — совершенно по-дурацки — расстались.
Хуан Нерунья задумчиво молчал.
Женщины с гитарами вышли наружу и коснулись струн. Непомусено узнал Эми и Эму.
— Мы обязаны продержаться! Ради Чили, ради поэзии, Хуан Нерунья должен жить дальше! Иначе Виуэла возьмет верх!
Так сказал Нерунья. Он порылся в своих одеждах и достал кинжал.
— Поднявшись на помост, среди шума рукоплесканий, вы воскликнете: «Нерунья отдает жизнь за народ, чтобы народ отдал жизнь за Революцию!» — и вонзите его себе в грудь.
Виньяс сглотнул слюну, поперхнулся, улыбнулся. Слегка поиграл мускулами. Вот он — выход! Умереть! Поэт бросает ему вызов — этот вызов надо принять. И потом, что еще остается? Он крепко сжал руку барда.
— Эти пять пальцев не подведут, Хуан. Сегодня вечером они окажутся на высоте. Нерунья войдет в историю так, как и должен войти: гением и героем!
И он твердым шагом направился к порту, обернувшись по пути для последнего прощания.
Эми и Эма накладывали грим на лицо Неруньи: став паяцем, он наконец обретет лицо. Пирипипи снова пустится по свету, наигрывая вальс на монетах…
Я прощался с собой в слезах,
но как радостно было найти
нам друг друга в конце пути!
Холмы и набережная были усеяны народом. Ласковые волны, накатывая на песок, бормотали что-то свое. Свежий бриз заметно улучшал акустику. Для почетного гостя отвели большой плот, стоявший прямо под маяком. Чтобы поэт не замочил ног, сотня рабочих держала на плечах специальные мостки, ведущие на плот с берега. А если бы народный любимец захотел уединиться, призывая к себе муз, — для него соорудили хижину из листов ржавого железа.
Сидя в кресле из ивовых прутьев, перед пустым ящиком, с бутылкой руке (он не осмеливался ее открыть — можно неверно рассчитать удар и попасть в сердце), Непомусено Виньяс молился. Он намеревался исполнить задуманное, но лишь наполовину: вонзить клинок почти в плечо, так, чтобы острие задело кость. Придя в сознание, он станет рассказывать, что ангел со сталинскими усами спас его, отклонив роковое лезвие. Если ему поверят, он примется за поиски Вальдивии — на земле, в небесах и на море, чтобы успеть к следующему выступлению.
В стенку хижины постучали.
— Здесь один человек, с парализованной матерью. говорит, что он ваш брат. Впустить?
О черт! Виньяс и не подозревал, что у Неруньи есть мать и братья. Разве его не бросили на проезжей дороге? Так. но, может быть, позже он все-таки познакомился со своей родительницей. А она-то знает, что лицо настоящего Неруньи изрыто оспой! Его разоблачат!
В припадке сумасшествия Виньяс попытался бежать через окно, но окон не было. Обрушить стену? Скандал! Он загнан в угол. Придется впустить. Если дело примет серьезный оборот, он зарежет их. И прибавит к своей исторической фразе такие слова: «Поэт также отдал ради народа жизнь своей матери и сестры». А как иначе? Для серьезной болезни — серьезное лекарство! Виньяс покраснел: кажется, он впадает в пошлость… Надо сдерживаться. Он глубоко вдохнул, спрятал руку с кинжалом за спиной и с лучезарной улыбкой отворил дверь, сколоченную из досок сломанной бочки.
— Привет, старик! Не узнаешь?
О, какое неуважение к крупнейшему национальному поэту! Нет, только поглядите: как по-хамски он втолкнул сюда кресло-каталку! Старуха спит — почему бы не оставить ее за дверью? А если это наемные убийцы, подкупленные правительством? Конечно же, они вооружены автоматами и продырявят меня в два счета!..
И он приставил кинжал ко лбу непрошеного гостя.
— Руки вверх!
— Да что с тобой, Непомусено?
Ого! Этот тип знает его имя! Точно, шпион Виуэлы! Виньяс нацелился в яремную вену. Пришедший отпрыгнул назад, потеряв шляпу и парик.
— Дурак, это я, Марсиланьес!
С радостными криками они упали друг другу в объятия. На несколько минут Виньяс забыл о своих тревогах, выясняя, что случилось с одноруким. Почему он с этой старухой?
Аламиро распахнул халат женщины, снял с нее шапку. Пышная грива огненных волос рассыпалась, доставая до пола. Эстрелья! Спит? Или это наркотическое опьянение? Сквозь прозрачный пластиковый мешок — свободна была лишь голова — Непомусено мог