По разным причинам, но у самого молодого человека на то была наиболее веская. Иисус, явившись ему однажды во время молитвы, сказал:

— Земные церкви омерзительны в глазах Моих. Они проповедуют заповеди человеческие как учения, имеющие вид Божественного, но отрицают саму силу Мою. Придёт час, и ты познаешь всю глубину Евангелия, ибо избран Мною для того. Но труден будет первый шаг, и скучен покажется первый путь.

С тех пор Джозеф искал тропу к истинному знанию, перепробовав много проводников: от виски до лауданума. Лишь теперь, похоже, он нашёл нечто настоящее. Средство, способное не просто затуманить разум, вытащив из его глубин какой-то бред, но открыть истину. Совершенно особое снадобье, ничуть не похожее на любое их тех, с помощью которых ньюйоркцы бежали от реальности.

Ещё не поднявшись с постели, Джозеф начал записывать свой сон, как поступал всегда. Страницы потёртого блокнота густо покрывались неровными буквами: после пробуждения рука неизменно дрожала.

Перенеся на бумагу всё то, что запомнил из очередного видения, Смит должен был переключиться на дела насущные (работы хватало — семья жила непростым трудом), но вместо этого мысли оказались заняты чудесным снадобьем. Оно, к сожалению, заканчивалось.

Это было что-то вроде микстуры: её пили, как и проклятый лауданум. Хорошо, ведь курение опиума у Джозефа всегда вызывало отвращение, даже когда он активно его практиковал. То ли дело этот напиток: словно принял снотворное, отвар из душистых трав.

Работало снадобье необычным образом.

Никакого опьянения и никаких неприятных последствий после того, как действие заканчивалось. Микстура мягко погружала в сон, но главное — то, что принимающий снадобье после этого видел. Те сны невозможно было сравнить с любыми другими, они не являлись простым наваждением. Такое сновидение едва ли не реальнее событий наяву.

А Джозеф Смит от чудной микстуры получал даже больше: он видел вещи, о которых говорил ему Иисус. Правдивую картину прошлого. Истинную суть Евангелия.

Только ничего этого не будет, если не принять снадобье в очередной раз. А поскольку запасы почти исчерпаны…

— Ничего не поделаешь. — с досадой сказал Джозеф сам себе. — Опять идти к Хасану.

Хасан лишь представлялся таким именем (а иногда вовсе намекал, будто является самим Старцем Горы из легенд о хашишинах Аламута). Конечно, он не был никаким арабом — это Джозеф Смит прекрасно понимал. Сильнейший ирландский акцент Хасану никогда не удавалось полностью подавить, несмотря на все старания.

Что же до его якобы восточной внешности — на деле это был обыкновенный «чёрный ирландец», каких Джозеф видел достаточно. Когда-то такие уроженцы юго-запада Зелёного острова успешно выдавали себя за испанцев. А теперь, вот — за арабских мистиков…

Хотя мистиком Хасан действительно был. Его микстура — далеко не обычный наркотик. В ней крылось нечто иное…

***

Хасан жил на Литл-Уотер, в районе Пяти Улиц. Ещё не так давно это было вполне приличное место, если судить по рассказам старожилов — но с начала 1820-х район начал стремительно портиться. Этому способствовали две неукротимые стихии: болота, на которых построили район, и ирландцы.

Ещё поди скажи, что хуже! Да, Пять Улиц выросли на неудачно осушенной земле и неправильно сделанных насыпях, а потому к 1824 году многие дома здесь успели разрушиться, большинство прочих — покосились. Но нищие ирландские иммигранты, охотно заселявшие аварийные дома — напасть жуткая. Если ещё недавно один «кожаноголовый» (как районного стража порядка называли из-за смешного шлема) легко мог держать в узде местный криминалитет, то теперь власти практически умыли руки. Они предпочли не замечать творившееся на Пяти Улицах.

Солидные леди и джентльмены, уже считавшие себя коренными американцами, продавали дома и квартиры в этом районе. Попавшая в руки приезжих жилплощадь быстро превращалась в ночлежки, опиумные притоны, дешёвые бордели, а то и нечто похуже. Одна из таких некогда приличных квартир, брошенная испугавшимися уличных банд хозяевами, досталась Хасану.

Находилась она буквально в двух шагах от площади Парадиз, где улица Литл-Уотер пересекалась с Кросс, Энтони, Оранж и Малберри — того самого места, что дало название всему району. Второй этаж, окна прямо на сквер.

Дверь Джозефу открыл Коффи, на редкость жуткий тип. Огромный негр — это уже неприятно, но негр-альбинос — зрелище по-настоящему пугающее: африканские черты его абсолютно белого лица выглядели совершенно ненормально. Будто рукотворный монстр. Голем.

— Хасан дома?

— Хозяин ждёт.

«Коффи: как напиток, только пишется по-другому», так слуга мистика говорил о себе. Он лишь своё имя и умел написать или прочесть: не владел грамотой, но запомнил начертание символов. Альбинос проводил Джозефа вглубь грязной и полутёмной квартиры, едва не задевая головой потолок.

В квартире было холодно: ещё холоднее, чем дома у Смита. Хозяин, вероятно, этим хотел нагнать пущей таинственности — будто ему тепло вовсе не нужно. Надо признать: Коффи, хоть и должен был любить жару Африки, совсем не выглядел мерзнущим. Авось и правда какое-то колдовство?..

Хасан полулежал в кресле, по обыкновению облачённый в нелепые одежды, изображающие восточный костюм. Едва ли платье было аутентичнее самого ирландца, выдававшего себя за Старца Горы, но Джозеф плевать на это хотел. Главное-то в самом зелье.

— Пришёл за добавкой? Как вижу, ты распробовал снадобье.

— Оно указывает мне дорогу.

— Для этого оно и нужно.

Чудодейственная микстура стоила дорого. Куда дороже нескольких шариков курительного опиума или бутылки лауданума. Джозеф на неё тратил непозволительно много, а Хасан наверняка зарабатывал на таких любителях особых снов солидные деньги. Нью-Йорк 1824 года был полон наркоманов, но среди них лишь у Смита имелась особая цель.

— Я принёс деньги.

Это было важным уточнением: мистику Джозеф порядком задолжал. Но Хасан отмахнулся.

— Деньги не нужны. Оставь и долг, и плату за новую порцию себе.

— Вы больше мне не продадите?..

— Не продам. Вручу в обмен на одну услугу.

Смит оформил в голове согласие на сделку, ещё даже не услышав условий. Он слишком нуждался в том, чтобы увидеть продолжение истории Морония.

***

Ясное дело, услуга была не из законных: иначе Хасан не стал бы просить исполнить её одного из людей, попавшихся на крючок. В крайнем случае — всегда мог послать Коффи. Почему он этого не сделал? Наверное, потому что негр-альбинос был уж слишком приметным.