Работа в ЦКК и РКИ вполне соответствовала положению и способностям Орджоникидзе. Пожалуй, это была наилучшая кандидатура, которую можно было выбрать среди руководящих работников партии. Орджоникидзе как партийный деятель, как человек пользовался симпатией в партийных кругах. Даже оппозиция считалась с ним, хотя он был ярым ее противником, заняв принципиальную линию в борьбе с ней. Но без нужды он не обострял отношений, не шел на разногласия. Наоборот, принимал все меры к тому, чтобы эти разногласия побыстрее изжить на принципиальной основе.

Получив 17 августа решение политбюро о немедленном вступлении в должность, я пошел на Варварку, в Наркомат торговли (на углу со Старой площадью), на второй этаж в кабинет к Льву Борисовичу Каменеву.

У нас личные с ним отношения были хорошие. Когда я приезжал в Москву, мы с ним часто встречались по делам, не говоря уже о совместном участии на съездах Советов, сессиях ВЦИК, съездах партии и пленумах ЦК. Он отличался работоспособностью, умел налаживать отношения с людьми; либеральный по характеру, интеллигент, без грубостей, располагал к общению. Хотя разногласия у нас были, но наши отношения были нормальными.

Каменев знал, что я все время старался, чтобы лидеры нашей партии не разошлись и продолжали сохранять единство. Он ценил эту мою линию. И я знал, что он не такой уж драчун, который лезет в драку особенно рьяно. Я питал некоторое уважение к нему как к политическому деятелю, хотя не мог забыть его ошибок 1915 и 1917 гг. Но поскольку после этих событий Ленин сделал его своим заместителем, и он вел борьбу против Троцкого вместе с Лениным и после него и в этой борьбе мы были вместе, я относился к нему неплохо.

Зашел к нему. В кабинете мы были вдвоем. Поздоровавшись, я сел в предложенное мне кресло, стоявшее у его маленького письменного стола. В таких случаях можно было производить прием и сдачу дел официально, создавать правительственную комиссию по приему и сдаче дел. Я решил избавить Каменева от всех этих формальностей, да и Сталин не поставил вопроса о создании такой комиссии. К тому же Каменев всего полгода был наркомом. Я только сказал ему: «Я этого поста от вас не добивался, понимаю большую тревогу вашу за работу наркомата, сам очень тревожусь, что не справлюсь с делом».

Он стал уговаривать меня, что я справлюсь вполне, лучше, чем он. Он подчеркнул, что в существующей политической обстановке, в условиях острых разногласий в руководстве партии в Наркомате торговли сосредоточены острые противоречия между промышленностью и сельским хозяйством, по вопросу об отношении к крестьянству. В этих условиях нарком торговли может успешно работать только при полном доверии ЦК. Он, Каменев, этим доверием не пользуется, в то время как мне обеспечена полная поддержка ЦК в работе. Затем он стал излагать свои крайне пессимистические взгляды на положение дел в стране. Он почему-то счел нужным более откровенно, чем на пленуме ЦК, изложить свою линию в оценке положения в наркомате, считал даже его катастрофическим в стране и партии, обнаружив при этом потерю веры в дело победы социализма.

У меня создалось впечатление, что он находится в полной прострации. Я увидел его таким жалким, ничтожным, что был ошарашен, особенно потому, что я видел на примере Северного Кавказа, как успешно развивается страна экономически и политически, как растет влияние партии в Советах, в народе, как крепнет Советское государство.

Беседа продолжалась чуть более получаса. Говорил все время он, я все слушал, пораженный. В конце только коротко сказал о моем полном несогласии с ним, о том, что должен приступить к работе и не имею сейчас времени спорить с ним, да и нужды в этом сейчас нет. Мне стало яснее, чем раньше, как далеко он отошел от партийной линии, как глубоки наши разногласия как с точки зрения теоретической, так и политической, как он оторвался от жизни и потерял веру в силы партии и пролетариата.

Эти его откровенные высказывания произвели на меня такое сильное впечатление, что, как только он ушел, я сразу записал в блокноте на одной странице синим карандашом главные тезисы его высказываний. Эта запись сохранилась, и я привожу ее без всяких поправок.

«26 г. 17. VIII. Москва, т. Каменев в беседе со мной при сдаче дел.

1. Вы получаете формальную рухлядь.

2. Комиссариат без идеологии и без перспектив.

3. Продукция страны растет, а экспорт сокращается.

4. Причины – потребление в стране растет настолько быстро, что не дает возможности усилить экспорт.

5. Положение настолько безвыходное, что здесь требуются меры, которые не зависят от Наркомторга, которые можно принять за ответственностью всей верхушки партии.

6. Объединение частных торговцев-розничников не представляет никакой опасности. Разговоры о политической опасности от этого – сущие пустяки.

7. Комиссариат не имеет никакого авторитета, его третируют всюду. Отсюда отсутствие уверенности и растерянность работников Комиссариата.

8. Материальное положение Комиссариата катастрофическое.

1. Мы идем к катастрофической развязке революции.

2. По всем законам марксизма на девятом году революции не может дело обойтись без глубокого кризиса.

3. Правда, этот кризис в партии наступает раньше, чем в стране. Необходимо дать выход пролетарским тенденциям, надо дать легальную оппозицию».

Никогда и никто из членов политбюро так просто и открыто не говорил о полном политическом падении. Каменев вбил себе в голову мысль о неизбежности кризиса всякой революции, кризиса, конечно, того типа, который пережила Французская революция, то есть термидорианское перерождение. (В этой беседе и, кажется, до этого он о перерождении нашей революции не говорил. О буржуазном перерождении нашей революции он стал говорить позднее.) Но то, что Каменев говорил, как говорится, от души, а не для того, чтобы меня убедить или спорить со мной, было поразительным. Как такой человек мог дойти до этого?! Как, наконец, он мог допустить создание оппозиционной «пролетарской» партии? То есть надо было понять так, что он уже покидает ряды нашей партии, организует другую партию, называя ее «пролетарской», считая нас буржуазными перерожденцами.

Мне стало ясно, что это уже совсем чужой человек. Тем более что он и его друзья-оппозиционеры, к сожалению, своей деятельностью подтвердили опасения Ленина в предоктябрьские дни…

Итак, с чего-то нужно было начинать, и я пригласил руководящих работников наркомата, представился им. Сказал, что ЦК хорошего мнения о руководящих кадрах наркомата и я надеюсь на их поддержку в работе. Закончил я так: «Конечно, это дело я не знаю, оно для меня новое. Я буду учиться, набираться опыта и знаний у вас. Когда мне будет что-либо неясно, я не буду стесняться и прямо буду у вас спрашивать. Я полагаю, что это не должно компрометировать мой авторитет в ваших глазах, потому что лучше сказать открыто, что не знаешь, и спросить совета, чем оставаться в невежестве. И вас также прошу, когда вы не сможете дать точного ответа в решении вопроса, то прямо так и скажите и постарайтесь потом узнать и сказать. Я буду вызывать вас к себе группами или в отдельности и принимать вас тогда, когда вы захотите иметь встречу со мной как наркомом. В своей работе я буду руководствоваться линией нашей партии и решениями Центрального Комитета и правительства и буду от вас требовать того же. Я надеюсь на поддержку не только коммунистов, но и беспартийных».