Ваш стиль руководства называли европейским. Как так получилось?

Мы чуть ли не первыми в городе и области прошли школу западного менеджмента, потому что владельцем завода с 1995-го до 2003 года была транснациональная компания Vitol. Вот они и учили нас работать, как во всем цивилизованном мире. Сначала эти нормы были немножко непонятными: отсутствие авторитарности, особая корпоративная культура, прозрачность финансовых потоков, ежемесячный отчет директора перед работниками завода. Но потом мы втянулись и многое переняли у европейцев, в том числе и на бытовом уровне. У них, например, считается дурным тоном дарить мужчине в день рождения цветы. Мужской подарок — это бутылка виски.

Еще у них играют в бильярд…

А у нас по пятницам был преферанс. А потом появился снукер, и вся наша компания настолько заразилась этой игрой, что в угоду снукеру преферанс был отодвинут в сторону. Оказалось, что есть еще более интересная игра.

Вы умеете играть в преферанс?

А как же! У нас во многих институтах Советского Союза говорили: «Не умеющим играть в преферанс диплом не дают».

У вас был свой отдельный вход на завод?

Нет, конечно. Я заходил через главную проходную.

Авторитарность вам не свойственна?

Это не мой стиль. Каждый день, на протяжении многих лет, я собирал восемь человек (основных топ-менеджеров), мы вместе обедали, и все высказывались. Дискуссии. Искры. Споры. С сигаретами, с кофе. И самый идеальный вариант, как зачастую и бывало, когда все восемь говорили: пожалуй, так и надо делать! И все — за! И никаких голосований. А бывали ситуации, когда не было консенсуса, и тогда все смотрели на меня: ну вы же директор, решайте, определяйтесь.

А сейчас вот, в 2010 году новые собственники предлагали вам остаться генеральным директором?

Скажем так: я сам создал ситуацию, чтобы таких предложений не было. Просто-напросто своевременно все разложил «по полочкам» и вслух объявил, что ухожу. Сорок лет жизни в Челябинске — это сорок лет жизни и работы на цинковом заводе. Ну сколько еще можно?

Жалко.

Ты не права. Если смотреть на сегодняшнюю смену владельцев с точки зрения техницизма, то это для завода — благо. Цинковый испытывал в последние годы постоянный дефицит сырья. В прошлом году мы несколько миллионов долларов закопали под землю — провели геолого-разведочные работы в Брединском районе — ну нет там цинка. А у Уральской горно-металлургической компании сырья — выше крыши. Поэтому, когда сделка состоялась, я своим коллегам сказал: «Завод будет развиваться на длительную перспективу, у рабочих повысится зарплата».

Вчера я позвонила одному из ваших бывших коллег и попросила сказать про вас несколько слов. Он ответил, что несколько слов ему сказать трудно, потому что вы слишком значимый для него человек.

Это ты о ком?

О Борисе Давидовиче Бирмане.

Он для меня тоже. Наша жизнь состоит из множества историй. Кто-то их нанизывает, сохраняет, кто-то запоминает одним широким мазком. Борис уходил с цинкового завода в начале девяностых. Начинал свой бизнес. Причем, успешно. А когда меня назначили директором, я его позвал. Помню, как на совещании два моих друга, два единомышленника, Леонид Казанбаев и Михаил Чаплыгин сказали мне: «Нам нужен Бирман. Нам нужен человек, на которого мы можем положиться, как на самих себя». И тогда я поехал к Борису, и мы на лавочке, на проспекте Ленина, возле политехнического института посидели — я ему сделал предложение, и он к нам вернулся.

Вы когда-нибудь были членом партии?

Конечно. С двадцати семи лет.

Почему — «конечно»? Вы верили в КПСС?

Не могу сказать, что верил. Здравомыслящему человеку верить во все это было невозможно. Но и не буду говорить, что не верил. К пребыванию в КПСС я относился как миллионы других людей. В то время как бы существовали правила игры, которые нигде не были опубликованы, но которые все знали: без членства в рядах КПСС ты не мог никуда продвинуться. Помню, меня пригласил начальник цеха и сказал: «Быстренько пиши заявление, в цехе хорошая обстановка — вступают двое работяг, значит можно и одного ИТРовца протолкнуть…» Я говорю: «Так у меня комсомольский возраст не кончился». Он отвечает: «Знаю, пиши».

А в «Единую Россию» вступать не пробовали?

Мне предлагали. Я сказал, что в своей жизни больше ни в какую партию вступать не буду.

Смело.

У каждого человека есть свои убеждения, и смелость тут ни при чем. Сейчас читаю воспоминания Владимира Войновича. Так вот, у него много интересных мыслей и гораздо более категоричных убеждений. Спорно, но интересно. Он утверждает, что его фамилия сербская, с ударением на первый слог, но при этом всю жизнь чувствовал в свой адрес антисемитизм.

А вы когда-нибудь с этим сталкивались?

Однажды. При распределении в момент окончания института. В Ленинграде в те годы он имел место быть, правда, меньше, чем в Москве, потому что все-таки Ленинград более интеллигентный. При распределении я выбрал Люберцы (Подмосковье), завод Министерства среднего машиностроения. Но оттуда пришел ответ: «В виду отсутствия лимита на прописку и семейной жилплощади, принять выпускника Гейхмана В. В. не можем». Это был замаскированный антисемитизм чистейшей воды, поскольку «среднее машиностроение» — это оборонная промышленность.

И вы смирились?

Нет. (Смеется.) Я поехал в Москву, в управление кадров этого министерства. Выхожу на привокзальную площадь, подхожу к ближайшей будке справочного бюро, спрашиваю, где это, Министерство среднего машиностроения? А мне в ответ: «Нет такого». На мое счастье, за спиной оказался пожилой седой мужчина, он мне и подсказал: «Средмаш ищешь, что ли? Возле Третьяковки выйдешь, увидишь здание своеобразное, все поймешь». Я доехал и увидел — двери дубовые высотой метров пять, а внутри солдат с автоматом: «Куда?» Меня записали всё же на прием к начальнику управления кадрами.

Прямо как в кино…

«Кино» началось у него в кабинете. Он нажал кнопочку, раздвинулись шторки, появилась карта Советского Союза. Он нажал другую кнопочку — загорелись кружочки. И где-то в районе за озером Байкал горела красная лампочка — значит, туда можно. Я говорю: «Все понял. Вопросов нет. Извините за беспокойство. Всего хорошего». Ума хватило вернуться в Ленинград и взять направление в Березники Пермской области. И здесь, на Урале, стало видно, что человека оценивают не по национальности, а по тому, какие у него руки, какие мозги, и что он умеет делать. На том же цинковом — а таких предприятий сто с лишним в городе — татары, башкиры, евреи, украинцы, немцы, русские всегда работали вместе.

Вы почему, кстати, не курите? Вы же курили?

(Улыбается.) Причем сорок четыре года. Потом в момент бросил. Неудобно было курить в реанимации вот в таком положении (раскидывает руки) — здесь иголки, там иголки, тут приборы.