Адам смотрел на меня, глубоко пораженный.

– Так ты обучал ее, читал с ней книги, вел дискуссии! Для меня ты не делал ничего подобного. Теперь мне открылась вся глубина твоей жестокости, Франкенштейн! Ты создал ее в насмешку надо мной, чтобы подразнить меня, искусил меня обещанием любви, а сам не собирался мне ее отдавать! Ты отверг меня как своего сына, а теперь она отвергает меня как супруга. По твоему наущению, я не сомневаюсь!

И он бросился на моего отца. Я встала между ними, пытаясь защитить отца, но Адам был сильнее меня. Он отшвырнул меня в сторону, как соломинку. А потом я увидела, что он схватил отца за горло. Я снова закричала, я била Адама по спине кулаками, пыталась разжать его руки, – но все тщетно. Лицо моего отца все больше наливалось кровью, а тело обмякало, и я ничем не могла ему помочь. Думаю, на всей Земле нет мужчины, который был бы меня сильнее – но Адам был не обычным мужчиной. Он обладал силой самого Люцифера. Через несколько мгновений мой отец уже был мертв, задушен подлым созданием, которое он же сам и сотворил. Адам поднял его тело и швырнул вниз, как камень со скал, в пучину яростных вод. Так я в последний раз видела своего отца, Виктора Франкенштейна.

Покончив с ним, Адам развернулся ко мне.

– Веди меня в дом, – велел он. И я повела его вниз по тропинке – в наш домишко у подножия утеса, который обеспечивал защиту от ветра.

Так начался тяжкий период моей жизни, который мне не хотелось бы переживать заново даже мысленно. Много месяцев мы с Адамом жили как муж и жена. Я делала то, что он мне приказывал: прибиралась в доме, готовила еду. Вскоре у нас кончились припасы, и, хотя деньги в доме были, ни один из нас не решался предпринять плавание на материк. Он рассказывал мне, как жестоко обращались с ним люди, даже дети при виде его начинали бросаться камнями. Он был уверен, что вдвоем мы встретим у людей похожий прием. Вместо путешествия за покупками он грабил стада местных пастухов, принося домой овец, и собирал в холмах коренья и травы.

Обычным его времяпровождением было разглядывать географический атлас, нашедшийся среди отцовских книг. Адам выбирал, куда бы нам с ним отправиться. В дикие земли Южной Америки? В ледяные пустыни Арктики? В африканские джунгли, куда не ступала нога человека? Он хотел найти место совершенно безлюдное, где нас никто не потревожит, где мы можем спокойно жить и растить детей – ему очень хотелось детей от меня. Он не знал, что это невозможно: в процессе создания меня из различных частей мой отец не вложил в меня женский орган, который, как многие верят, провоцирует истерию. Думаю, отец поступил так из предосторожности. Так что я во всем подобна обычной женщине, вот только детей вынашивать не могу. Я так боялась Адама, что никогда не сообщила ему этой правды и притворялась, что принимаю его планы. А что мне еще оставалось? Он был сильнее меня и не спускал с меня глаз.

Он изо всех сил старался вызвать во мне любовь к нему. Вечерами мы сидели у огня, и он разговаривал со мной о философии, истории, литературе. Может быть, ему даже удалось бы очаровать меня, не будь он убийцей моего отца. Он ведь был умен, не глупее отца, а может, и умнее, и мог вести разговор на самые разные темы. За эти наши беседы я многому научилась. Но потом, когда огонь в очаге догорал, он всегда поднимался со словами: «Уже поздно, Жюстина, пошли в постель». И я сразу вспоминала, что теперь я – не свободная женщина.

Я знала, что если попробую сбежать, пока он добывает пищу, он выследит меня и догонит. У Адама был острый нюх, как у животного, а я оставалась единственной в своем роде, подобной ему, и меня было нетрудно найти по запаху. Он мог бы последовать за мной до краев Земли.

– Мы – муж и жена, – постоянно говорил он.

– Только не в глазах Господа, – порой отваживалась возразить я. – Пока священник не обвенчал нас, мы не женаты перед Богом.

И тогда он начинал проклинать религию, объявляя себя вольнодумцем и радикалом.

По ночам, лежа рядом с ним в кровати, в которой раньше спал мой отец, я размышляла о том, чтобы броситься в море с утеса. В конце концов, что мне терять, ведь я уже однажды умирала. Бог ведь не накажет меня? Но потом я думала: а что, если я все еще Жюстина Мориц и во мне живет ее бессмертная душа? Душа, принадлежащая одному только Богу, а не мне самой, и предназначенная к тому, чтобы однажды вернуться к своему истинному Творцу? Так что себя убить я не могла. Только не это, пока я верила, что я все еще являюсь творением Божьим.

Тогда мои мысли переходили к тому, чтобы убить Адама. Он ведь уже убил Уильяма, а потом и моего отца. Он никогда не предстанет за это перед судом, как произошло с Жюстиной Мориц. Может быть, на мне лежит долг стать ему судьей и палачом. Но хотя я могла придумать, как справиться с его превосходящей силой с помощью разных уловок, мне не хватало храбрости. Я никогда не могла убить даже паука, который плел паутину в углу под потолком. Я никого в своей посмертной жизни не убивала и не представляла, как это возможно.

Как-то вечером Адам сидел в кресле моего отца у огня и ждал, когда я закончу готовить ужин. Отец привез с материка в числе прочей провизии несколько бутылок виски и любил выпить рюмку-другую перед сном, как он выражался, чтобы помочь пищеварению. Мне всегда казалось, что виски – ужасная гадость, но, впрочем, мне никакой алкоголь не нравился и в бытность мою Жюстиной Мориц. А вот Адам обрадовался, когда обнаружил бутылки, и начал выпивать – сперва после ужина, а потом и в течение дня. Тем вечером он выпил подряд несколько стаканов янтарной жидкости и пришел в приподнятое состояние духа: он принял окончательное решение, что мы с ним отправляемся в Африку. С нашей огромной физической силой мы без труда пересечем джунгли и пустыни и обоснуемся в глубине континента, куда не ступала нога белого человека. Мы увидим то, чего не видел еще ни один европеец. А невежественные дикари, без сомнения, будут поклоняться нам и служить, как богам. Об этом своем плане Адам говорил весь день напролет, спрашивал, хочу ли я жить с ним в Африке, где мы положим начало новой сверхчеловеческой расе. Он называл меня своей Евой, с которой он будет жить в неизведанном раю. А наши дети в свое время вернутся в Европу и будут править так называемыми цивилизованными людьми, изнеженными и слабыми из-за развития технологии. Я отвечала «да» на все его вопросы, утверждала, что конечно же я в восторге от такой перспективы. Я соглашалась с ним, чтобы его не рассердить и сохранить его хорошее настроение.

Я тогда тушила над огнем картошку с салом и постоянно помешивала ее в сковороде с длинной ручкой большой деревянной ложкой. Сковорода стояла на решетке, укрепленной над огнем. Я старалась, чтобы картошка не пригорела, и рассеянно отвечала – да, я хочу в Африку, да, мы станем родоначальниками новой расы… Но, думаю, он почувствовал, что мои мысли далеко, и рассердился. Внезапно я обнаружила, что он стоит вплотную ко мне.

– Ты когда-нибудь полюбишь меня или нет? – спросил он, дыша мне в лицо, и его дыхание пахло виски. – Жюстина, смотри мне в глаза. И обещай, что полюбишь меня, непременно полюбишь.

Я пораженно взглянула ему в лицо. Этого вопроса он мне еще никогда не задавал. Нет, я не любила его, мне был отвратителен сам его вид, и в этот миг он увидел правду в моих глазах. Взревев от ярости, он ухватил меня за горло.