– Кроме ругательств, – напомнила Миа, выдавив еще улыбку. Она надеялась, что выглядит честной.

– Именно, – фыркнула Карен. – Этого мы не любим.

– Как вы назвали ее? – спросила Миа.

– Кого?

– Девочку из родильного отделения?

Карен больше не улыбалась.

– Маргрете.

– Хорошее имя, – заметила Миа.

– Да, правда?

– Правда очень мило. Это была ее комната?

Она кивнула на монитор.

– Да, – грустно сказала Карен. – Или скорее нет, она была не такой милой. Помещение то же, но я здесь все переделала. Старая была очень грустной.

– Что с ней случилось?

– Нет-нет, моя очередь, моя!

Миа отвела взгляд от монитора, больше не в силах смотреть. Марион лежала в кроватке, одетая в белое платье с кружевами.

– Он истек кровью изнутри, – улыбнулась Карен.

– Кто?

– Тот, чьего имени мы не называем. Я подсыпала ему крысиный яд в еду. Я все время готовила для нас троих после того, как полиция сказала, что мама исчезла сама по себе. Весело было смотреть, как он умирает. Мы вместе наблюдали, я и сестра. Кровь текла изо рта и отовсюду. Так здорово было смотреть за этим. Почти празднично. Почти как на Рождество.

– Где вы его похоронили? – спросила Миа, пытаясь не смотреть на монитор.

Сосредоточься, Миа, сосредоточься.

– Прямо за туалетом на улице, – засияла Карен. – Вонь, грязь, смрад. То что надо. Уверена, что не хочешь пирога?

– Может быть чуть позже, – улыбнулась Миа.

– Он очень вкусный, – сказала Карен, исчезнув на минуту в своих мыслях.

– А Малин Штольц?

– Ты имеешь в виду Майкен?

– Глаза разного цвета? Малин?

– Майкен, – кивнула Карен. – Бедняжка Майкен. Она абсолютно сумасшедшая, ты знаешь об этом? Но вместе мы заработали много денег.

До Мии медленно стало доходить. Как все это связано.

– С помощью общины?

Карен Нюлунд улыбнулась и снова захлопала в ладоши.

– Молодец, Миа! Молодец. Ты даже не представляешь, как легко убедить пожилых дам отдать все свои деньги Иисусу, когда они скоро умрут!

Она засмеялась.

– Они получали шестьдесят процентов, а мы сорок. Я бы сказала, честная сделка. Это мно-о-ого денег, Миа. Знаешь, сколько?

– Нет.

– Много, – улыбнулась Карен. – В этом доме я больше не живу.

– Она знала про Маргрете или других девочек?

– О, нет, – засмеялась Карен. – Майкен чокнутая, без сомнений, но слишком мягкая для такого. Я использовала ее глупого дружка, Рогера Баккена. Он не мог определиться, был ли он мужчиной или женщиной, это так забавно. Такие люди всегда очень слабые, и их легко обмануть.

– Вау, вот это план, – сказала Миа. – Совместная работа с общиной. Умно! И всем выгодно.

– Да, так и есть, – с гордостью согласилась Карен.

– А что случилось с ней?

– С кем?

– С ребенком. Маргрете.

Карен на мгновение замолчала перед ответом.

– Я попала под машину. Сломала ногу и обе руки. Лежала в больнице.

– Долго?

Карен молча кивнула.

– Я не могу их осуждать, – продолжила она, вернув свою притворную улыбку. – Стариков. За то, что они отдают свои деньги. Лежат там совсем одни. Тело не работает. Они думают о своей жизни и сожалеют. Они та-а-ак жалеют, Миа. Я видела их. Слышала их разговоры. Они думают, что все бы сделали иначе. Что надо было брать меньше ответственности за других. Больше думать о себе. Больше путешествовать, играть, познавать мир. Они все страшно боятся. Страх в их глазах, ты должна это видеть, Миа. Они понимают, что страшно сглупили. Наступает паника. Они надеются на еще одну жизнь. Хотят купить себе новый шанс. Я не могу их винить. Что чувствуешь, когда умираешь, Миа?

– Ты убьешь меня?

Карен странно посмотрела на нее.

– Да, естественно. Почему ты спрашиваешь?

– Почему меня?

– Ты этого еще не поняла? А я думала, ты умная…

– Нет, я не поняла, – тихо сказала Миа.

– Ты не поняла этого, потому что я умнее тебя.

Карен победно улыбнулась и снова как ребенок захлопала в ладоши.

– Я убила собаку, ты знала это? Чтобы детям было с кем играть, правда, классно?

– Я не знала об этом.

– Это потому что ты глупая, – улыбнулась Карен.

– Да, ты умнее меня.

– Так и есть.

– Так почему ты убьешь меня?

– Ты не знаешь? Правда не знаешь? – ухмыльнулась женщина с рыжими волосами.

– Нет.

– Сказать тебе?

– Да.

– Потому что ты убила мою сестру, – сказала Карен и исчезла в кухне.

Лив-Хеге Нюлунд впервые понюхала клей, когда ей было тринадцать лет, в одном из дворов Хамара. Она давно вылетела из школы, ей там не нравилось, уроки были ей не по душе, а люди тем более, да и все равно никому не было до нее дела. Раньше сестре было дело. Карен была на десять лет старше и заботилась о ней, когда они росли в Танген, в маленьком домике вдали от людей. Отец был тираном. Физическое и психологическое насилие так повлияло на жизнь сестер и матери, что в конце концов последняя исчезла с лица земли. Лив-Хеге Нюлунд сталкивалась с такими вещами, к которым ни голова, ни тело не могли привыкнуть. Тряпка с клеем стала прекрасным освобождением от тяжелых будней. Пока Карен была с сестрой, было легче. Приходить в школу. Переживать о чем-то. Верить в то, что она со всем справится. Но Карен стала такой странной. После того, как не стало обоих родителей, она очень изменилась. Она могла вспылить от любой мелочи. Могла внезапно начать громко смеяться от совсем не смешных вещей. Лив-Хеге помнила, как однажды в окно гостиной залетела птичка. Лив-Хеге поймала ее и посадила в коробку с ватой, хотела выходить ее. В один день она пришла домой из школы и застала сестру, смотрящую на кастрюлю с кипящей водой на плите и барахтающуюся в ней кричащую птичку. Карен повернулась к сестре, улыбаясь во весь рот. Словно ей нравилось смотреть, как птичка умирает. Мама работала в больнице в Хамаре, и Карен как старшей сестре разрешали ходить с ней на работу. Но мама не знала, что Карен крала лекарства. Как-то, когда они были одни дома, Карен показала Лив-Хеге коробку, лежащую в подвале. Там были шприцы, ампулы и все что угодно с разными странными названиями. Лив-Хеге не знала, для чего все это сестре, но вероятнее всего, чтобы убивать. Карен нравилось убивать.