— Но больших кино боссов на испуг просто так не возьмешь, — говорит старик.

Эти акулы, они уже выжали из нее все, что можно. Сняли сливки и разлили по бидонам. Монро стареет, она уже надоела зрителю. Если она покончит с собой, все фильмы с ее участием, которые хранятся у них в закромах, превратятся в подлинную золотую жилу. И они говорят ей: давайте, милая, давайте.

— Парень, который продал мне эту банку, — говорит старик, — он узнал это от человека, который был на той встрече.

Монро уже опьянела. Драконы от киноиндустрии сидят на своих стульях. Она получила их благословение. Которое, должно быть, разбило ей сердце.

— А потом, — говорит старик, — она выдает им свой главный козырь.

Она говорит, что изменит свое завещание. Да, ее доля участия в прибыли вообще никакая, но она все-таки кое-что получает с каждого повторного показа своих старых фильмов. Эти фильмы, хранящиеся в запасниках: когда-нибудь их купят телекомпании. И будут покупать права на показ вновь и вновь — особенно если она покончит с собой. Она это знает. И они это знают.

Мертвая, она навсегда останется привлекательной и сексуальной. Ее будут любить всегда: ее образ, которым владеют кинокомпании. Эти старые фильмы, они как деньги в банке. То есть были бы как деньги в банке, если бы не одно обстоятельство…

Старик говорит:

— Ее завещание, ее заповедь.

Она учредит фонд Мэрилин Монро. И завещает ему все деньги, которые ей причитаются с повторных показов. Все эти деньги, до последнего пенни, будут распределяться по организациям, которые она назовет. Ку-клукс-клан. Американская нацистская партия. Северо-американская ассоциация мужской однополой любви.

— Может, в то время некоторых из этих организаций еще не существовало, — говорит старик, — но общий смысл вам понятен.

Когда американские зрители узнают, что несколько центов (а то и все десять) с каждого проданного билета на ее фильмы уходят к нацистам… Вот тогда все и закончится. Никаких кассовых сборов. Никаких спонсоров на телевидении. Эти фильмы с ее участием, они не будут стоить вообще ничего. Ее фотографии в голом виде не будут стоить ни цента. Мэрилин Монро превратится в американскую леди Гитлер.

— Она создала свой образ, сказала она большим боссам со студий. И она же его и разрушит, — говорит старик.

Банка стоит на прилавке. Клер, наконец, отрывается от созерцания и говорит:

— Сколько вы за нее хотите?

Старик посмотрел на часы у себя на руке. Сказал, что он в жизни бы не стал продавать эту вещь, но он уже старый. Ему охота уйти на покой, а не сидеть целыми днями за кассой, пока нечистые на руку покупатели свободно обкрадывают магазин.

— Сколько? — сказала Клер, вынимая из сумочки кошелек затянутой в перчатку рукой. И старик сказал:

— Двадцать тысяч долларов…

Сейчас половина шестого, а магазин закрывается в шесть.

— Хлоралгидрат, — сказал ей старик.

Снотворные капли. Вот так он ее и убил, этот парень. В тот вечер, в августе, она наелась снотворного и была уже сонная. Он просто вылил ей в горло содержимое пузырька. Конечно, на вскрытии у нее в печени обнаружили «Микки Финн»[9], но все сказали, что эту штуку ей присылают из Мексики. Даже врач, который выписывал ей рецепты, сказал, что из Мексики. Даже он сказал: самоубийство.

Двадцать тысяч долларов.

И Клер сказала:

— Надо подумать. — По-прежнему глядя на белую муть внутри банки, она отошла от прилавка. — Мне нужно…

Старик протянул руку, как бы пытаясь схватить ее сумку, пальто и зонтик. Если она собирается бродить по торговому залу, вещи надо оставить на кассе.

Клер отдала ему вещи и даже не взяла игральные карты.

Клер Аптон, которая смотрит на отполированный кубок и видит в нем отражение молодого мужчины: он улыбается, на лице поблескивают бисеринки пота, в руках — теннисная ракетка или клюшка для гольфа. Она видит, как он растолстел, обзавелся женой и детьми. После этого кубок не отражает вообще ничего, кроме внутренней стенки картонной коробки. Потом другой молодой человек вынимает его из коробки. Сын того, первого.

Но эта банка — она как бомба, готовая взорваться. Орудие убийства, которое пытается сделать признание. Достаточно лишь прикоснуться к ней пальцем, и ты почувствуешь толчок. Удар током. Что-то похожее на предостережение.

Пока она бродит по магазину, старик наблюдает за ней по мониторам.

В темных стеклах старых солнцезащитных очков она видит мужчину, который валит на землю какую-то женщину и пинками раздвигает ей ноги.

В позолоченном тюбике старой помады она видит лицо, обтянутое черным чулком. Две руки душат кого-то, лежащего в постели. Потом те же самые руки сгребают с комода ключи, кошелек и мелочь. Рядом с помадой. Молчаливым свидетелем.

Клер Антон и старый кассир, они одни в магазине, в полумраке, среди подушек из пожелтевшего кружева. Вышитых гарусом кухонных полотенец. Простеганных прихваток. Наборов щеток-кисточек из серебристого металла, потускневшего до темно-коричневого цвета. Оленьих голов с раскидистыми рогами.

В стальном лезвии опасной бритвы, в ее тяжелой витой хромированной рукоятке. Клер видит отражение своего будущего.

Там, среди стаканчиков и помазков из конского волоса. Высоких и узких витражных окон. Вечерних сумочек, расшитых бисером.

Они одни в магазине, с нерожденным ребенком Мэрилин Монро. Одни в этом музее вещей, которые никому не нужны. В этом сумрачном месте, где все испачкано отражениями чего-то страшного.

Пересказывая все это, сейчас, в туалетной кабинке. Клер говорит о том, как она взяла бритву, а потом еще долго ходила по магазину, то и дело поглядывая на лезвие: отражает оно или нет ту же самую сцену?

Пересказывая все это сейчас, в туалетной кабинке, Клер говорит, что это очень непросто — быть одаренным экстрасенсом.

На самом деле быть мужем Клер — тоже очень непросто. Например, вы пошли ужинать в ресторан, ты ей что-то рассказываешь, она вроде бы слушает, а потом ее вдруг пробивает неудержимая дрожь. Она прикрывает глаза рукой и отворачивается от тебя. Все еще дрожа, она поглядывает на тебя в щелочку между пальцами. А чуть погодя она тяжко вздыхает, подносит руку ко рту, и кусает костяшки пальцев, и смотрит на тебя в упор, но молчит.

А когда ты ее спрашиваешь, что случилось…

Клер отвечает:

— Тебе лучше не знать. Это так страшно. Но если ты будешь настаивать: расскажи… Клер ответит: