Эсэсовцы «Гитлерюгенда» выскакивали с фаустпатронами из подвалов и бункеров и в упор расстреливали «Шерманы» и огнеметные «Крокодилы». Стрелки забирались на деревья и привязывали себя к ним. Похоже, их главной целью были командиры танков, прикрывавших пехоту. У эсэсовцев меткость стрельбы оказалась куда выше, чем у солдат пехотных соединений вермахта. Лишь за один день Восточно-Йоркширский конный полк потерял от огня снайперов пять командиров танков и одного командира батальона.

Выносившие раненых в тыл санитары сбивались с ног. «Раны были всевозможные, – вспоминал солдат 223-го медсанбата английской 3-й пехотной дивизии. – Ноги без ступней, колени без коленных чашечек, плечи без предплечий. Помню одного старшину, которому снесло полголовы, причем он все еще был в сознании. Доктор сказал мне: “Введи ему два грана морфия, это быстро его прикончит”. Не прикончило. А ранения в грудь, ужасные ранения в грудь! Лишь в тот день к нам поступило 466 раненых англичан и всего 40 немцев».

На передовой, в эвакопункте 210-го медсанбата врачам и фельдшерам также приходилось иметь дело с широким спектром ранений. Среди раненых была и «группа перепуганных, растерявшихся парней, забившихся в угол, дрожащих и вопящих, – в бою они испытали нервное потрясение. Принесли и нескольких раненых эсэсовцев – упорные, сволочи. Некоторые из них не один день вели по нашим снайперский огонь с деревьев. Один молодой нацист с раздробленной челюстью был при смерти, но прежде чем умереть, он повернулся к нам и пробормотал: “Хайль Гитлер!”».

На эвакопунктах безнадежных раненых относили в отдельную палатку и вводили им морфий. Медиков беспокоило то, что крови для переливания осталось совсем мало. А невежество солдат в отношении того, как нужно оказывать помощь раненым, просто приводило их в ужас. Солдаты причиняли гораздо больше вреда, перетаскивая раненых с серьезными переломами, вместо того чтобы оставить их на месте до прибытия обученных санитаров, которые наложили бы шину. «Казалось, позабыты все уроки Первой мировой», – писал врач 210-го медсанбата. Как и его переутомленные коллеги, он опасался, что из-за недосыпания не сможет правильно провести операцию.

Приказ фюрера удерживать Кан любой ценой неукоснительно выполнялся вплоть до 8 июля. Лишь той ночью генерал Эбербах согласился с настоянием Курта Мейера отвести уцелевшие части потрепанной дивизии «Гитлерюгенд» в южную часть Кана, за реку Орн. Эбербах счел, что подобное отступление можно оправдать перед ОКВ, поскольку боеприпасы почти закончились, а прислать новые командование было не в силах.

9 июля город был, как и прежде, окутан облаками дыма и пыли. В 05:30 Андре Хайнца разбудил товарищ из Сопротивления и сказал: «Немцы уходят!» Они наблюдали за продвигавшимися через город немецкими автоколоннами, а английские орудия тем временем молчали. Капитан Жиль, местный командир Сопротивления, раздав своим бойцам последние несколько «Стенов», отправил их по двое в северном направлении, чтобы те смогли стать проводниками для союзников. Хайнц надел нарукавную повязку цветов французского флага с лотарингским крестом, однако, увидев немецкого солдата у развалин университетского плавательного бассейна, он вновь ее снял. Но немец был мертв – он застыл в окопе, убитый взрывной волной. Англичане сразу узнали повязку и приветствовали Хайнца, поднимая вверх большой палец.

Разрушения были настолько сильными, что англичане и канадцы не могли по картам определить свое местоположение. Большинство улиц стали непроходимыми, а кое-где постреливали снайперы. Колонна канадских бронеавтомобилей продвигалась по улице Сен-Мартен. Командир, которому было приказано быстро пройти через город, чтобы занять мосты, спросил прохожего: «Где здесь река Орн?» Тот залез на бронемашину, чтобы указать направление, но тут немцы открыли огонь из пулеметов и противотанковых гранатометов. Бронемашина начала резко сдавать назад, и французскому проводнику пришлось спрыгнуть с нее и укрыться в дверном проеме.

Отведенные по единственному уцелевшему мосту на юг за Орн, солдаты «Гитлерюгенда» спешно готовили его к подрыву и укрепляли оборонительные позиции. Они заставили местных жителей под дулом автоматов рыть для них окопы в саду монастыря Младших Сестер Неимущих и рубить тамошние яблони, чтобы территория лучше простреливалась из пулеметов. Помимо этого, входы в подвалы были окружены мешками с песком и подготовлены к обороне. Мост немцы взорвали, едва в поле зрения появился первый канадский взвод.

У северных окраин Кана английскому подразделению административной службы во главе с подполковником Ашером пришлось оставить свои машины. «Наконец-то, – писал один офицер, – мы вошли в Кан. Северная окраина кажется совершенно разоренной. Груды обломков и мертвая тишина, прерываемая лишь редкими пулеметными очередями».

Один из офицеров сказал Андре Хайнцу, что они хотят обосноваться в гостинице «Англетер». Хайнц провел их туда, зная, что от всего былого великолепия отеля сохранился лишь обломок королевского герба с надписью «Пусть устыдится тот, кто дурно об этом подумал»[203]. Он едва сдержался и не сказал, что уж эту гостиницу англичане могли бы и не разрушать. Впрочем, офицер и сам ощутил мрачную иронию ситуации. Он пошел за Хайнцем в единственный район города, где здания были относительно целы, а затем поинтересовался, можно ли где-нибудь принять ванну. Хайнц объяснил, что в Кане нет воды с начала бомбардировок 6 июня. Казалось, что освободители до сих пор так и не поняли, через что пришлось пройти городу, несмотря на то что все вокруг так и кричало об этом. На следующий день один канадский капитан попросил порекомендовать ему хороший ресторан, поскольку ему уже до смерти надоели армейские пайки.

Некоторые немцы, оказавшиеся отрезанными от своих, пытались найти среди руин гражданскую одежду, которая помогла бы им скрыться. Другие, в особенности солдаты «восточных батальонов», занялись банальным мародерством. Капитан Жиль с двумя бойцами нашел двух молодых эсэсовцев, пытавшихся спрятаться. Их торжественно передали канадцам на улице Байе. Повсюду приходилось быть настороже, поскольку эсэсовцы оставили множество мин-ловушек.

Начали появляться мирные жители, с трудом верившие, что четыре года немецкой оккупации наконец-то закончились, и боявшиеся, что эсэсовцы могут еще отбить город. Некоторые приветствовали солдат союзников с искренней теплотой и радостью, но гораздо больше людей все еще пребывало в состоянии шока после всего, через что им пришлось пройти. «Большинство женщин безутешно рыдало, – писал один сапер-англичанин. – Они были подавлены обрушившимися на них несчастьями. Подолгу бродили у разрушенных домов, желая, вероятно, в последний раз взглянуть на то, что было им дорого. В саду лежала детская книга, и ветер лениво листал страницы. В самом доме двери висели на жалобно поскрипывающих петлях, столы лежали там, куда их швырнуло первой же сильной взрывной волной».

Подчиненные подполковника Ашера быстро взялись за дело. Они бульдозерами расчищали проходы на улицах и пытались наладить экстренную подачу воды. Большинство коммунальных служб, однако, возобновило нормальную работу лишь в сентябре. Для снабжения Кана снарядили колонну армейских грузовиков, груженных продовольствием. Разминирование города шло медленно и трудно; не легче было и доставать из-под руин тела погибших. Смрад стоял ужасный. Многие жители Кана, несмотря на голод, еще долго не могли есть зрелый сыр камамбер, ибо его запах пробуждал страшные воспоминания.