— Вон там, на глубине, Уильям, рыба крупнее.

Уилл соглашается.

— К тому же у нас скоро появится еще ребенок и потребуется больше рыбы.

— Мама собирается родить ребенка?

— Она думает, что будет девочка.

— Как вы ее назовете? — спрашивает Уилл безразличным тоном, но настроение слегка испорчено. Еще одна сестра. Разве трех недостаточно?

— Изендой, — отвечает отец и внимательно смотрит на Уилла. — Ты будешь мне помогать, Уильям. Я не смогу справиться один.

— Конечно, отец! — Уилл выпрямляется. Его переполняет гордость. Он поможет отцу, и это будет самая лучшая лодка на свете.

После гибели Мэри Уилл появился на озере только раз, перед отъездом. Лодка лежала на том же месте, на высоких дюнах у воды. Он так и не доделал весла и не законопатил днище паклей. Сквозь щели проросла трава. Он подумал, не столкнуть ли ее в озеро, но не стал. Тогда еще оставалась надежда, что они с отцом вернутся, закончат работу и поплывут по озеру. Мать была на последнем месяце беременности. Отец, если и возненавидел сына, как думал Уилл, все равно постарается достроить лодку, ведь теперь понадобится больше рыбы.

В последующие годы, вспоминая о лодке, он представлял сгнивший остов, облепленный ракушками и водорослями. А теперь вдруг подумал: может, кто-нибудь ее нашел и достроил. Из нескольких писем матери он знал, что старшие сестры, Элис и Ида, вышли замуж и живут в Эдинбурге. Но может быть, Изенда, ей теперь восемь лет, ее найдет. Она, конечно, ничего не сумеет сделать, но, возможно, будет там играть и думать об отце и брате, которых никогда не видела.

Во дворе рядом с конюшней застучали копыта. Уилл убрал с глаз ладони. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только этим стуком и криками чаек. Большинство обитателей прицептория находились в часовне, где служили мессу по убиенным в Сафеде.

Скоро тишину сменит призыв к оружию.

Дверь отворилась. Уилл не оглянулся, даже когда некто шаркающей походкой приблизился почти вплотную.

Это был Эврар. Он вгляделся в него покрасневшими глазами.

— Наконец-то я тебя нашел, сержант.

Уилл молчал.

— И долго ты собираешься здесь прятаться?

— Мне надо закончить письмо.

Эврар хмуро глянул на пергамент:

— Это может подождать. Есть дела поважнее.

— Я должен написать матери, сэр. Сообщить о гибели мужа и отца ее детей.

— О твоей матери и сестрах позаботится орден тамплиеров, — отрывисто бросил Эврар. — Они не будут ни в чем нуждаться, я обещаю. — Уилл не отозвался, и капеллан вздохнул. — Ты совсем пал духом?

Уилл поднял голову:

— Может быть, вы сами напишете моей матери и объясните, зачем его туда послали, на гибель?

— Не мели ерунды, — рявкнул Эврар. — Джеймс погиб не на службе тайному братству, а за орден тамплиеров. За дело, которое считал правым. — Его тон смягчился. — Твой отец отправился на Святую землю по доброй воле. Он верил в возможность изменить мир ради своих детей. Ради тебя, Уильям.

Уилл сидел понурив голову.

— Рассказывай, как сходил в командорство, — приказал капеллан тихо, но настойчиво.

— Никола отбыл в Ла-Рошель с тремя рыцарями. — Уилл посмотрел на Эврара. — Мальчик в конюшне сказал, что они говорили об Акре и великом магистре.

— Об Акре? — удивился Эврар. — Значит, за этим стоит Гуго де Ревель?

— Кто?

— Великий магистр ордена госпитальеров. С ним я не встречался, но знал его предшественника, Гийома де Шатонефа, стоявшего во главе ордена, когда Арман осадил их крепость. — Эврар потер подбородок. — Думаю, Никола отправился к своему великому магистру. Если тот сочтет книгу достаточным свидетельством существования тайного братства, то, несомненно, передаст ее в Рим папе. — Он нервно вздохнул. — Нельзя допустить, чтобы де Наварр попал на корабль. На рассвете мы поскачем в Ла-Рошель.

— Мы?

— Конечно. Ведь одному мне не справиться.

— А я тут при чем? — Уилл спрыгнул с подоконника. — Простой сержант. Как я могу противостоять рыцарям, будь то тамплиеры, госпитальеры или тевтонцы?

Эврар кивнул:

— Ты станешь рыцарем. Сегодня. Я говорил с инспектором. Он согласен на твое посвящение.

— Что?

— Инспектор счел момент подходящим. На смену отцу орден призывает на службу сына. Инспектор желает, чтобы это произошло сегодня, до совета, где мы будем решать, что делать.

— Сегодня, когда я только что получил весть о гибели отца?

Эврар смягчился, положил руку на плечо Уиллу.

— Горе — одно из самых чистых чувств, какие испытывает человек. Подлинная скорбь… — капеллан нетерпеливо взмахнул рукой, подыскивая нужное слово, — заглушает все остальное. И в наступившей тишине человек обретает себя. Так что, наоборот, я уверен, для твоего посвящения сегодня самый лучший день.

Уилл опустил голову:

— Я больше не уверен в своем желании стать рыцарем.

— Такова была воля твоего отца, — сказал Эврар.

— Отца больше нет.

— Это не значит, что все его деяния и помыслы потеряли смысл — то, во имя чего он трудился и пролил кровь. — Эврар покачал головой. — Джеймс Кемпбелл только начал. Завершить обязан ты. Если не так, то его гибель окажется напрасной.

Уилл поднял голову, посмотрел в окно. По щекам текли холодные слезы. Мир вокруг стал плоским и серым. Многие годы он стремился лишь к одному — встать рядом с отцом. И вот отца нет. Он понимал, на Заморских территориях опасно, но ему почему-то не приходила в голову мысль о возможной гибели отца.

— У меня больше нет цели, — прошептал он, не осознавая, что произносит эти слова вслух.

— Я тебе ее укажу. — Эврар погладил плечо Уилла своей изуродованной рукой. — Большую цель. Огромную.

Все утро в зале собраний капитула топили две железные печки, чтобы хоть немного прогнать ноябрьскую стужу. Но к началу церемонии посвящения древесный уголь в них весь выгорел. Серый дневной свет проникнуть сюда не мог, окна покрывали тяжелые гобелены.

Ежась от холода, Уилл снял черную тунику. Протянул стоящему рядом клирику. Затем снял сапоги, стараясь не морщиться, когда голые ступни коснулись каменного пола. Отстегнул пояс с фальчионом. Наконец сбросил нижнюю рубаху, чувствуя спиной людей, сидящих позади него. Хотя освещение в сводчатом зале было тусклым, они все равно могли увидеть перечеркивающие спину тонкие белые полосы там, где Эврар прошелся когда-то хлыстом. Уилл глянул на капеллана. Тот стоял, ссутулившись, на помосте, повернув к нему изможденное лицо. Готовил священные сосуды. Неужели это тот самый безжалостный человек, который высек его шесть лет назад? За Эвраром в похожем на трон кресле, высеченном из белесого камня, восседал инспектор. Он выглядел усталым. На помосте стояли еще два рыцаря.