– Мы сделали карьеру в мытье посуды, – пошутила Барбара.

– Хотелось бы думать, что я сделала карьеру в сочинительстве, – мечтательно проговорила Чичи.

– Так и есть! – Барбара убрала в кухонный шкаф стопку десертных тарелок. – Или, если угодно, она у тебя была и снова будет.

– Эта твоя песня, «Бонус, бонус», – настоящий шлягер, – добавила Люсиль, доливая в раковину горячую воду.

– На девяносто шестой позиции в «Биллборде», – гордо сказала Чичи. – Но после «Шоу Аллена» пойдет вверх, вот увидите.

– А Саверио много времени проводит дома? – спросила Барбара.

– Не особо.

– Жуть. Трудно тебе, должно быть, приходится, – прокомментировала Люсиль. – А тебе не удалось завести здесь друзей?

– Пока еще не успела.

Барбара села за стол рядом с Чичи.

– Тони ведь и дальше будет постоянно в разъездах. Почему бы тебе с детьми не вернуться домой, будете снова жить рядом с нами в Нью-Джерси?

– Когда он подписал контракт на роль, он еще не знал, что придется так часто и надолго уезжать на съемки. Думал, что днем будет работать в студийных павильонах здесь, в городе, и возвращаться домой к ужину. Но, как часто случается, все оказалось совсем иначе. Жизнь идет ровно так же, как если бы он был на гастролях, с той лишь разницей, что он больше времени проводит в одном месте, а не переезжает каждый день в другой город. Честно говоря, мало что изменилось, просто теперь мы живем здесь, вот и все.

– Мы беспокоимся о тебе, – сказала Барбара. – Сидишь здесь совсем одна – и ради чего? У тебя ведь тоже раньше была карьера. Это твою песню передавали сегодня вечером по национальному телевидению. Стиву Аллену следовало это упомянуть.

– Мне тоже так показалось, – призналась Люсиль. – Я не хотела ничего говорить, но вообще Тони стоило объявить, что это ты ее написала. Твои заслуги вечно проходят незамеченными.

Чичи не хотелось спорить с сестрами.

– Пойдемте на воздух, – предложила она. – Я то и дело перегреваюсь, будто «кадиллак» кузины Джузи.

Женщины Донателли присоединились к сидевшим на веранде мужчинам.

– Вот это настоящая жизнь, Люсиль, – мечтательно произнес Фрэнк, дымя сигарой.

– Не вздумай привыкать, мистер Мечтатель, – возразила жена. – Когда вернемся домой, придется тебе поорудовать лопатой для снега.

На веранде зазвонил телефон, и Чичи подняла трубку.

– Ты гляди! – восхитился Чарли. – У них даже телефон на улице имеется.

Тони рассмеялся.

– Это потому что дождей нет. Я даже тебя могу оставить здесь на ночь, и с тобой все будет в порядке, – пошутил он.

– Милый, это твоя мать, – тихо сказала Чичи.

Тони взял трубку и говорил с Розарией, пока остальные отдыхали у бассейна. Когда Тони наконец снова присоединился к ним, Чичи уже разливала последние за вечер напитки.

– Все в порядке? – спросила Чичи.

– Мама желает вам всем счастливого Рождества, – объявил Тони.

– С Рождеством, Детройт! – воскликнул Чарли, поднимая бокал и глядя на Тони и Чичи.

Чичи забралась к мужу в постель. Он лежал на спине с широко открытыми глазами.

– Что сказала твоя мать?

– Отец очень болен – совсем плох. Мне нужно немедленно ехать домой, или я больше никогда его не увижу.

– Ох, Сав…

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Чичи выразительно взглянула на свой живот.

– Посмотри на меня, какие теперь путешествия? Поеду, когда родится малыш. А ты поезжай. Все будет хорошо.

– Когда он родится, будет уже слишком поздно.

– Значит, тебе придется отправиться одному. У тебя все получится. Ты сможешь встретиться с ним лицом к лицу.

Тони повернулся на бок и уснул, а Чичи еще долго лежала без сна, представляя себе, как хорошо пройдет встреча Саверио и Леоне. Они смогут наконец исправить свои испорченные отношения. Леоне скажет сыну, что гордится им. Их старинная вражда завершится миром, и этой долгой войне настанет конец.

Сойдя с самолета в международном аэропорту Детройта, Тони Арма почувствовал дурноту. Его нога ни разу не ступала в родной дом с тех пор, как он покинул его, еще нося имя Саверио Армандонада. Он не виделся с отцом с Рождественского сочельника 1932 года, хотя порой, если Тони звонил матери, а трубку поднимал отец, тот спрашивал, как здоровье сына. Годы шли, и постепенно появились признаки, что отношение Леоне к сыну изменилось.

Ли Боумэн заказала ему автомобиль с шофером, чтобы отвезти его из аэропорта к родителям, а потом обратно в аэропорт – нужно было еще успеть на самолет в Нью-Йорк, где его ждали в телевизионной студии. Рейтинг песни «Бонус, бонус» медленно, но неуклонно шел вверх, выпустившая пластинку фирма желала подстегнуть продажи, и для этого Тони было предписано почаще появляться на телевидении и давать концерты.

– Мама! – Тони обнял мать на крыльце дома.

Розария выглядела совершенно вымотанной. Шутка ли – ухаживать за старым упрямцем, который в жизни не пропускал работы по болезни. Тони огляделся. Краску на наружных стенах дома не мешало освежить. Только этот признак и показывал внешнему миру, что Леоне Армандонада заболел. А больше почти ничего не изменилось.

Розария пригласила его войти в дом. Тони переступил порог и закрыл глаза. Запах braciole с базиликом, булькавших на плите в ароматном соусе из томатов, сливочного масла и чеснока, на мгновение вернул его в детство.

Леоне сидел на стуле в гостиной с закутанными одеялом ногами. Тони поразила неожиданная худоба отца. Как и мать, тот сильно постарел. Конечно, эти перемены указывали и на то, как изменилась жизнь самого Тони и как много прошло лет, но сейчас при виде отца его вдруг охватила тоска по всему, что они потеряли, и по тому, что было возможно, сумей они в свое время помириться.

– Я буду на кухне, – сказала Розария, выходя из комнаты.

– Папа! – Тони протянул отцу руку. – Как ты себя чувствуешь?

Леоне взял руку сына. Тони заметил, что даже рукопожатие отца, прежде такое крепкое, стало вялым. Его охватило сочувствие к нынешнему положению отца, к его утраченным здоровью и силе. Болезнь отняла у Леоне его главные достоинства. Где тот человек, который был способен одной рукой поднять своего взрослого сына и перенести его в кузов грузовика, как сверток с пончиками? Блудный сын понял, что отец умирает.

Тони сел рядом с отцом.

– Мама говорит, что тебе нездоровится.

– Я болен, – хрипло проговорил отец. Не осталось и следа от его былого голоса, глубокого баса, способного проинструктировать целую команду стеклодувов или парой слов растоптать энтузиазм сына.

Тони перевел взгляд на руки отца. Теперь они казались ему маленькими.