пару размашистых шагов преодолел разделяющее нас расстояние и присел на край больничной койки, которая слегка под ним прогнулась.

Дыхание перехватило, а я с облегчением отметила, что ни ссадин, ни синяков, ни ушибов, ни никаких других прочих напоминаний о произошедшей драке на лице любимого мужчины нет. Выдохнула.

– Привет, спящая красавица, – прошептал Мир,  нежно прикасаясь пальцами к моей пылающей щеке, невесомо поглаживая.

– Привет. Как ты?

– Я-то, в отличие от тебя, на больничной койке не валяюсь, – ухмыльнулся Троицкий. – А ты как себя чувствуешь?

– Бывало и лучше, – улыбнулась я в ответ. Ну, или во всяком случае попыталась. – Я, наверное, выгляжу, как умертвие?

– Ну, в таком случае ты самое соблазнительное умертвие, что я встречал в своей жизни. И ты меня здорово напугала!

– Поверь, себя я напугала не меньше. А сколько сейчас время? – опомнившись, обвела глазами палату в поисках часов. Но тщетно.

– Почти два часа ночи, – сказал Мир, бросив взгляд на свои наручные часы. – Врачи вообще говорили, что ты проспишь, как минимум, до утра.

– Что ты в таком случае здесь делаешь? И почему тебя не выгнали?

– Это было весьма проблематично. У них не получилось. Я планировал всю ночь сидеть и бессовестным образом на тебя смотреть, а ты всю малину мне испортила, – нарочито обиженно покачал головой этот невероятный мужчина.

Я уже говорила, что обожаю такую его улыбку и хитрый взгляд? Даже если да, то повторюсь. Дух захватывает, а сердце заходится, когда вижу Мира таким.

– Я люблю ломать чужие планы, – рассмеялась я тихонько.

Мирон же в ответ улыбнулся. Так мило, что бабочки в животе затрепетали. О-о-ох, как щекочутся, заразы… Нет, вы посмотрите! В теле такое полное опустошение, что даже моргать тяжело, но на мурашки, побежавшие по рукам, силы нашлись.

Право слово, только об одном ты и думаешь, Совина! Совсем на почве любви свихнулась. Или беременности. Кстати, о ней…

– Что случилось там? На банкете?

– Ты потеряла сознание. Благо, отец с Костей вовремя оказались рядом. А дальше скорая, и дикий страх тебя потерять, малышка. Я думал с ума сойду, пока ждал заключение врача.

– А что со Славой и…

– Даже разговаривать о нем не хочу, Лера. Забудь.

– Мир, – виновато захлопала я ресницами, – я правда ничего не знала. Что вы родственники, и что за всеми гадостями стоит он, понятия не имела. Я вычеркнула Славу из жизни еще в тот вечер маскарада, и больше с твоим братом меня ничего не связывает и не связывало! – выпалила на одном дыхании то, что камнем лежало на душе и отчаянно требовало выхода. – Я не...

– Я понял, малышка, – перебил меня Мир, – давай просто забудем о нем и обо всем случившемся на вечере, как о страшном сне, идет? – сказал то, что потрясло меня не меньше, чем появление Славы на банкете.

– То есть… – запнулась я, делая глубокий вдох, – ты мне веришь? Ты мне правда веришь?

– Верю. Однажды я уже сделал ошибку и повелся на поводу у слухов и домыслов, больше я такого себе не позволю. Если ты забыла, то я люблю тебя, Совина и не позволю никому встать между нами и нашим будущим. Поняла?

Ну вот, сейчас я буду горько рыдать. Исключительно от счастья. Вот и на глаза уже навернулись слезы. И носом я уже начала шмыгать активней. И сердце выплясывало безумную чечетку. А где-то в груди теплом разливались слова, сказанные Троицким: “верю” и “нашим будущим”. Только знал бы Мир, как отчаянно рвется с языка ответное “я тебя люблю”. Но, тем не менее, я спрашиваю совершенно другое:

– Что врачи говорят? – говорю, затаив дыхание. – Почему я потеряла сознание?

Повисла пауза.

Заминка.

Тишину в палате, подсвеченную ночником, нарушало только пиликанье приборов и мое тяжелое, от волнения учащенное дыхание. Мирон заговаривать не спешил и отвечать на мой вопрос тоже не торопился. Задумчиво повел головой и чуть отстранился. Отвел взгляд раз, отвел второй, вздохнул, потирая переносицу и сложив руки на груди, вновь посмотрел на меня. Было ощущение, что его что-то разрывает изнутри. Какая-то сложная дилемма.

И почему мне кажется, что сейчас прозвучит что-то страшное?

Воображение еще заставило себя ждать, а мозг уже начал накидывать варианты этого “страшного”. Да такие, что меня прошибло на холодный пот. Вдоль позвоночника промаршировали колючие мурашки.

А что, если из-за нервного перенапряжения у меня теперь проблемы с беременностью?!

Если все плохо с малышом?!

А если я… потеряла…

Если…

Ладошки сами собой поползли на живот, будто на ощупь я могла убедиться, что кроха все еще там, но, конечно же, нет. И тогда осипшим от страха и подступающей паники голосом прохрипела:

– Мир, что с моим…

Ребенком. Я хотела сказать “ребенком”, но языка не повернулся. Однако Мир все понял и без меня, спросив за меня:

– Что с твоим ребенком? – заставляя сначала побледнеть, а потом густо покраснеть. – Или все-таки “нашим”, Лера?

Узнал.

Конечно, узнал, Лера! Наверняка врачи проводили обследование и все ему рассказали.

Или…

Нет.

Быть не может, чтобы с моим… нашим чудным ребеночком что-то случилось! Я же не переживу. Не смогу. Мысль, что я скоро стану мамой чудесного малыша за какие-то считаные дни просочилась так глубоко в сердце и укоренилась в сознании, что нет, я не могу его потерять! Не прощу ни себе, ни судьбе, если по моей вине, из-за меня…

– Просто сначала скажи, что с малышом все хорошо, – прошептала я, не заметив, как голос просел до хрипящего шепота. – Просто скажи… – запричитала, чувствуя, как по щекам покатились слезы. – Умоляю, Мир!

Истерика подступала все ближе, и Троицкий, видимо, не сразу понял, какие страшные мысли гуляют у меня в голове. Но когда сообразил…

– Ну-ну, тише! – бросился ко мне, стирая пальцами мокрые дорожки с моих щек. – Все хорошо. Успокойся! С малышом все хорошо, Лера. Даже не думай о таком! У тебя просто случилось нервное перенапряжение на фоне стресса и переутомления. Врачи настоятельно рекомендовали исключить и первое, и второе, и третье из твоей жизни на ближайшие месяцев так… шесть с половиной, – добавил Мир, обхватывая ладонями мое лицо и заглядывая в глаза, вопросительно заламывая бровь. Непрозрачно намекая на вопрос: мол, и когда ты мне собиралась