Во всяком случае, по его просьбе Марихен снимала всё, что валялось в этой полуразрушенной части дома: расколотый унитаз, продавленные ведра, осколки зеркала, гнутые ложки, битый кафель. Притом снимала без вспышки, «прямо от живота». А на снимках оказался светло, отчетливо виден каждый предмет, никакой грязи, всё выглядело чистым и уютным. «Никаких развалин, все воскресло». Квартиры казались обитаемыми, везде тикали часы, а на полу одной из комнат стояла целехонькая детская заводная железная дорога с пассажирским составом и паровозом.

Дети делают вывод, что там когда-то жили мальчишки, возможно, даже близнецы вроде грассовских первенцев. Мария вытащила из прошлого с помощью своей бокс-камеры даже накрытый к завтраку стол, куклу на диване, открытый рояль, на котором стояли ноты. Но это были «только вещи, ни одной живой души». Правда, в одной из квартир обнаружилась живая кошка с пятнистой шерсткой. Или это всего лишь игра воображения — «как у нашего отца?».

Тогда, признавались дети, они еще не знали, для чего отцу эти снимки. А потом сообразили: для новеллы «Кошки-мышки», где «речь идет о затонувшем польском тральщике, о мальчишках и одной девчонке и об ордене за героические подвиги». Кстати, этой девчонкой была та самая Тулла Покрифке, которая в «Траектории краба» сыграет такую роковую роль в жизни своего сына и внука. И написал историю о «кошках-мышках» Грасс — это дети тоже знали, — когда у него почему-то «застопорилась работа над здоровенной собачьей книгой». И еще одну особенность грассовского творчества мимоходом подмечали дети: у него практически во всех сочинениях фигурируют животные, даже всякая мелкая живность вроде улиток, и все они «играли важную роль». Но больше всего отца занимали люди, которые здесь когда-то жили, ему хотелось бы знать, как сложились их судьбы. И дети хоть и не сразу, а спустя изрядное время «догадались, что фотографии были ему необходимы, чтобы точнее представлять себе прошлую жизнь». То есть волшебная фотокамера Марии — не просто развлечение, поставщик чудес и сюрпризов. Она подсказывает писателю обстоятельства места и времени, где и когда разыгрывается действие его сочинений.

И еще один важный вывод сделали дети: «Таков уж наш папа: весь зациклен на прошлом, до сих пор. Не может от него оторваться… И Старая Мария помогала ему своим чудо-ящичком…» Насчет «зацикленности на прошлом», может быть, сказано чересчур жестко. Это была не зацикленность, все поколение Грасса и писатели несколько старше его, как Андерш или Бёлль, хлебнувшие войны, узнавшие, что такое нацизм, не могли не писать об этом. Это было не только их личное главное переживание, но и основное событие эпохи, затронувшее сотни миллионов людей на разных континентах. Но более всего — в Европе. «Непреодоленное прошлое» очень надолго определило всё их творчество.

Столь же настойчиво возвращался к этим темам другой нобелевский лауреат — Генрих Бёлль, по-иному, но не менее ярко отразивший события и потрясения того времени. Чем дальше оно уходило в историю, тем больше это «непреодоленное прошлое» смыкалось с «непреодоленным настоящим», которое тоже было для них продолжением и результатом минувшего. Если сформулировать схематично, все они писали об ужасах войны, мерзости нацизма и «благе поражения», как назвал 1945 год Альфред Андерш.

Правда, Мария с помощью своего замечательного фотоаппарата могла не только разглядеть в деталях прошлое, но и предвидеть будущее. Как-то она отщелкала целую серию фотографий, из коих становилось ясно, какие политические события разыграются в тот день, когда на свет появится первая дочь Грасса и его жены Анны, урожденной Шварц, родившаяся через несколько лет после близнецов. Кстати, все четверо детей от этого казавшегося всем таким счастливым и устойчивым брака появляются в книге «Из дневника улитки», где они названы не вымышленными, как здесь, а реальными именами. Так вот, на снимках Марии в тот раз возникает огромное стадо овец, двигавшееся с востока на запад.

А потом оказалось, что некий пастух из ГДР ухитрился перегнать в западный сектор аж 500 овец, принадлежавших народному кооперативу. Грасс долго хохотал по этому поводу. Но очень скоро случилось куда более важное событие, от которого смех застревал в горле. Это было событие международного масштаба, надолго определившее судьбу разделенной Германии: посреди Берлина за одну ночь построили Стену.

Начался гигантский скандал. Политики и пресса кипели, возмущению не было предела. А жена Грасса поспешно увезла — от греха подальше — детей к себе на родину, в Швейцарию. «Ведь могла опять начаться война. Американские танки уже стояли наготове по соседству от нас…» Грасс тогда выступил с рядом писем и обращений, высказывая свое негодование по поводу строительства Стены. «Только проку от них не было».

Когда Анна с детьми вернулась из Швейцарии, Грасс стал чаще посещать ратушу в Западном Берлине, поскольку как раз началась избирательная кампания, а он решил помочь Вилли Брандту, который тогда был правящим бургомистром Западного Берлина и выставил свою кандидатуру на должность федерального канцлера — против Аденауэра. Прогуливаясь с детьми, отец показывал им избирательные плакаты с изображением Брандта и рекомендовал запомнить его имя. В ратуше Грасс участвовал в избирательных мероприятиях и писал речи в поддержку Вилли Брандта.

А когда кампания закончилась победой старого канцлера, Грасс продолжил работу над романом «Собачьи годы». Он тогда заболел туберкулезом, принимал лекарства и пил сливки, от которых толстел. Все это помнят дети. Несмотря на избирательную кампанию и болезнь, он дописал свой роман, «где речь шла о прошлом, которое отец представлял себе до мельчайших деталей». В этом ему помогала Мария: все те кажущиеся несущественными предметы и вещи, а также живые существа, которые в своеобразном виде появились на ее снимках, и составляли детали, на которые делал ставку Грасс, соединяя гротескно-фантастический замысел с невероятной точностью изображения любых мелочей.

Отцу кажется странным, что двое его старших сыновей, близнецы, выуживают из тайников собственной памяти только механические пугала, которые создавал один из героев романа Эдди Амзель, и собачьи клички. Ведь в романе прослеживается судьба целой собачьей династии, одного из представителей которой по кличке Принц данцигские верноподданные преподнесли в подарок Гитлеру. Но при этом дети почему-то не вспоминают о снеговиках, возникших за полуразрушенным домом.

Мария по просьбе писателя сфотографировала их после мощного снегопада, а уж по воле автора — следом за этими снимками — персонаж по имени Тулла (все та же Тулла!) скатала своего снеговика, а после оттепели внутри снежного кома оказалась ее подружка Йенни, воскресшая в облике изящной балерины. А потом группа штурмовиков скатала второго снеговика, из которого, тоже после оттепели, вышел похудевший Эдди Амзель.

Снимки «чокнутой» камеры Марии предстают как часть художественного процесса, как своеобразные вдохновители автора, подстегивающие его фантазию. «Откуда было знать детям, — размышлял отец, — как что-то возникает на бумаге», если даже он сам блуждает в потемках и «лишь смутно догадывается, как рождается тот или иной образ…».

Мария «щелкает» для Грасса даже тогда, когда по ходу работы ему как будто не требуется ее помощь, ну, например, когда он пишет пьесу, где рабочие на Сталиналлее пытаются поднять восстание, а актеры одного известного театра репетируют бунт древнеримских плебеев. Это была пьеса «Плебеи репетируют восстание», которую плохо приняла не только критика, но и часть зрителей.