– Вам нехорошо? – участливо спросил шеф Госкомпечати. Он вообразил, что вновь о себе напомнила моя контузия, ставшая поводом сменить розовый кафель на паркет.

– Все в порядке… – слабым голосом произнес я. – Сейчас немного пройдусь, и все успокоится… Всего вам доброго!

Я осторожно двинулся прочь от Лапина-Зорина – не настолько быстро, как подобало бы абсолютно здоровому человеку, но и не так медленно, как двигался бы человек контуженый, нуждающийся, чтобы его проводили. В толпе, занятой выпивкой и жеванием, маневрировать не так уж легко, однако я справился. Я даже смог без больших потерь проскользнуть мимо престарелого профессора Можейко. Тот своей плотной фигурой наполовину загораживал проход между стеной и столом, ловил в объятия всех проходящих и заставлял выслушивать свои мемуары. Оказывается, Можейко не всегда был престарелым собирателем древностей, как можно было подумать с первого взгляда. Оказывается, в молодости Илюша Можейко на почте служил ямщиком…

Я не стал дожидаться, пока хранитель древностей дойдет в рассказе до волнующего эпизода замерзания в степи, и ловко уклонился от можейкиных объятий. Бывший ямщик укоризненно замычал, но, по-моему, быстро утешился, заполучив вместо меня знатного овцевода Мугиррамова. Похоже, двум ветеранам будет что вспомнить, подумал я, совершая в жующей толпе сложный пируэт: три шага вперед, два вбок, поворот на сто восемьдесят градусов – и спиной, спиной…

Шея моя уперлась во что-то жесткое и колючее – как будто в самом центре фуршетного стола вдруг вырос куст чертополоха. Я досадливо обернулся на препятствие, потирая шею. Вместо куста на моем пути громоздилась спина, увенчанная экзотическим головным убором, похожим на терновый венец. Об него я и укололся. Не обращая ни на кого внимания, толстая спина в венце продолжала вдохновенно кушать, вольно или невольно мешая моим передвижениям.

– Пардон, – сказал я, и кушающий повернулся ко мне фасадом.

Вот уж кого я не ожидал здесь увидеть! Вероятно, этот мой знакомец ради возможности заморить червячка на дармовом фуршете решил немного обождать переходить в оппозицию.

В одной руке у писателя Юрия Ляхова был кусок торта, в другой – кружок колбасы. Торт Ляхов ел сам, а вот колбасу скармливал черному котику, который расположился у писателя за пазухой и только высовывал наружу прожорливую пасть. Присмотревшись повнимательнее, я обнаружил кончик черного хвоста, выглядывающий между третьей и четвертой пуговицами писательского пиджака.

– Тсс! – конспиративно проговорил Ляхов, узнав меня (а может, не узнав). Из-за торта у писателя получилось «Тшш!». Кот заворочался за пазухой и выхватил из пальцев Ляхова последний колбасный кружок.

– А как же психополя? – осведомился я. – Здесь ведь наверняка такой фон…

– Все продумано, – с тихим торжеством прошептал Ляхов, быстро разделываясь с остатками торта. – Фон экранирует эта скотина…

– Муррр, – подала голос сидящая за пазухой Скотина, облизывая жирные писательские пальцы. Ляхов тут же рукой подхватил с подноса еще ломоть колбасы и успокоил ненасытную тварь.

– …а направленное психоизлучение корректирует верхний экран, – писатель ткнул освободившимся пальцем в сторону тернового венца. – Там проволочный каркас… Эти черти при входе даже не хотели меня пускать. Но я наплел, что кот и венок – части национального костюма. Они, болваны, даже не спросили, какой нации… Зомби, настоящие зомби!

– Я вас не выдам, – вполголоса пообещал я. – Слово даю. Кушайте спокойно…

– Вот и хорошо, – тихо возликовал писатель Ляхов. – Забыл сказать: я ваш рассказ все-таки беру в альманах. Не тот, который про Палестину, а тот, где пароход плывет… Если убрать слово «американский», получится очень даже здоровый реализм…

– Может, не стоит убирать? – пробормотал я, надеясь, что издатель альманаха «Шинель» все-таки передумает вторично. Выход в свет рассказа Куприна под фамилией «Штерн» меня не очень-то радовал. Правда, какой-то француз еще разок переписал «Дон-Кихота» – и ничего, это ему сошло с рук…

– Стоит, еще как стоит, – отозвался Ляхов, скармливая коту серебристую сардинку. Затем он осмотрел окрестности жующей толпы, и круглое его лицо внезапно омрачилось. – Осторожнее, только не поворачивайтесь… – зашептал он. – Вы под колпаком. За вами наблюдают…

– Усатые брюнеты? – приглушенно осведомился я. Ляхов, увы, был не из тех, кто способен заметить настоящую слежку.

– Хуже, – трагическим шепотом проговорил писатель. – Хуже. Женщина! В красном платье!

Я плеснул себе в бокал боржоми и как бы невзначай огляделся, вполне допуская, что красная женщина – часть одолевающих Ляхова видений. Однако женщина действительно была. Высокая красивая брюнетка в эффектном платье пурпурного цвета. Брюнетка смотрела ласково, нежно и печально. К сожалению, совсем не на меня.

Я проследил за ее взглядом и с грустью осознал, что никогда не пойму женщин. Объект трогательного внимания дамы был невысок, очкаст, лысоват, лет за сорок пять. В общем, ничего особенного, если не считать фамилии: Батыров. Похоже, брюнетка была именно тем человеком, кому Геннадий Викторович так хорошо улыбался со сцены и кого с таким упорством отыскивал глазами в толпе. И теперь, как видим, нашел. Женщина в красном и помощник Президента так мило и застенчиво играли друг с другом в гляделки, что вовсе не похожи были на людей, познакомившихся только что, средь шумного бала, случайно. Нет-нет, пара эта наверняка была знакома задолго до сегодняшнего вечера! Геннадий Викторович и пурпурная дама более всего напомнили мне знаменитых персонажей, которым соединиться мешали роковые обстоятельства: большая политика, бизнес, война кланов. Как там в песне поется? «Он был батальонный разведчик. Она – генеральская дочь. Он был за Россию ответчик…» Дальше не помню. Но за Россию ответчик – это как раз про Батырова сказано. Хоть и левая, а все ж-таки рука Президента. Каким бы способом дотянуться мне до этой руки и вложить в нее послание?

Еще раз осмотревшись, я понял, что до Геннадия Викторовича мне никак не добраться. По крайней мере, сегодня. И дело было не только в секьюрити вокруг помощника Президента, которые так и шныряли глазами по толпе. Несколько господ плотного телосложения, числом не менее трех, прицельно наблюдали с разных точек уже именно за мной. Этим бугаям сам бог велел работать санитарами в районной психушке, но не «пасти» Якова Семеновича. Стати слоновьи – ловкости не хватает. Парни такой комплекции вот уже который день пытаются мне насолить в Москве и за ее пределами. Правда, вчера в городе Воронеже их команда уменьшилась на две единицы, чего мне нисколько не жалко. Сегодня они, конечно, попытаются уменьшить меня самого – от единицы до нуля… «Но мы еще поглядим, кто из нас лучше разбирается в арифметике, – подумал я. – Пока вычитание лучше удается, уж извините, Якову Семеновичу, а не вам, ребятки. Несмотря на все ваше численное преимущество и ракетную технику».

К тому моменту, когда я окончательно отследил трех соглядатаев и опять вернулся взглядом к Геннадию Викторовичу и даме в красном, – те все еще обменивались нежными взорами на расстоянии, теперь уже, кажется, прощальными. Очкастый и лысоватый ответчик за Россию едва заметно пожимал плечами, словно бы говоря: «Увы…» Пурпурная дама в ответ едва-едва кивала головой, что, по всей видимости, означало: «Понимаю…» Мне, невольно подсмотревшему эту тайную беседу, стало стыдно своей любознательности. «Вечно ты, Яков Семенович, суешь свой длинный нос в чужие дела! – попенял я мысленно. – Кремлевские тайны интимной жизни помощника Батырова тебя, Яков Штерн, не должны интересовать. Тебе, главное, побыстрее передать письмо. Лично или… Или… Или…» Сумасшедшая идея посетила меня и вдруг показалась не такой уж бредовой. А почему бы и нет? Раз помощник Президента сегодня недоступен, отчего бы не попробовать кружной путь? И главное, мой интерес к пурпурной даме будет выглядеть совершенно естественно. Яков Семенович – мужчина видный, большой романтик. Увидел, решил познакомиться, отправился за ней… Весьма логично. Генерал-полковник Сухарев во время первой нашей беседы оченно удивлялся, отчего же я не бабник. Вот и неправда ваша, дяденька! Первостатейный бабник. Гляжу, как безумный, на темную шаль… То бишь на пурпурное платье… Как бы мне только соглядатаев своих чуток задержать? Чтобы не портили мне свиданку…