Справа и слева потянулись заросшие березками поля. За деревенской околицей заяц навязал ночью на поле своих петель, чуть дальше по дороге четко, как по нитке, недолго бежала лисица, но вскоре свернула в березняк на ту же сторону, откуда пришла. Отец учил его читать следы, но отличить лису от зайца мог любой деревенский школьник, так характерны и различны были рисунки их следов на снегу. Он почти прошел поле и тут заметил на дороге отпечатки копыт кабана. Зверь бежал быстро, разметая брюхом пушистый снег, вынырнул из березняка, справа: спешил по дороге к реке, как раз туда, где росли нужные Мальцову елки. Мальцов нагнулся и внимательно осмотрел глубокий тянувшийся след: отпечатки копыт были широкие, значительно притупленные спереди, кромки следов свежие и острые, еще не опавшие – ночью здесь пробежал большой секач. Что-то его напугало, кабан шел на рысях, шаг не вихлял, вытянулся почти в прямую линию. Мальцов подвинулся с середины дороги, заскользил по обочине, чтобы не порушить кабаний след. У самого леса, где кончались поля, всё стало понятно. Справа из березняка тянулась хорошо утоптанная ниточка следов, она выскочила на дорогу параллельно кабаньей тропе: волки гнали борова, и тот тянул к реке – возможно, надеялся пройти по воде, замести следы. На повороте у дороги ровный, как по компасу проложенный, волчий след на мгновение распался: несколько молодых переярков срезали путь, выбившись из линии. Он насчитал по крайней мере пятерых. Стаю вел матерый, волк был тяжелее молодняка, да и следы оставлял шире, подушечки его пятки отпечатались очень четко, как и все четыре пальца с когтями.

У входа в лес Мальцов остановился, на всякий случай достал из рюкзака топор и пошел, уже не выпуская его из рук. Волки, похоже, нагоняли добычу: кабан здесь припустил галопом, задние ноги занося за передние, отпечатки их располагались теперь не рядом, а несколько наискось друг к другу. Так же изменилась и ниточка многократно крытых отпечатков волчьих ног. Линия оборвалась, звери перешли на махи – следов стало больше, второй и последующие за ним разбивали при приземлении отпечатки мчавшегося впереди. Мягкий пушистый снег не выдерживал тяжести плюхающихся со всего размаха тел, разлетался по сторонам, припорошив целик на обочине.

Лесная дорога тянулась с километр и выходила на высоковольтную просеку, за которой начиналась старая вырубка – цель его пути. По тому, как был разметан снег, походило, что волки уже увидели добычу; кабан рвал из последних сил, делая огромные скачки, разрыв между следами копыт еще увеличился. Мальцов не раз останавливался и прислушивался, воображение рисовало страшную картину, он чуял, что развязка наступит скоро, и попасть на пиршество стаи совсем не спешил. В лесу стало темнее, занесенные снегом ели стояли здесь густой стеной, закрывая свет. Он вздрогнул от неожиданного глухого звука и начал испуганно озираться по сторонам, но тишина снова навалилась, и всё утонуло в безмолвии. Неожиданно звук повторился снова, с другой стороны, совсем близко, и он понял, что это срывались с еловых лап снежные шапки. Постоял еще чуток и расслышал только, как испуганно колотится сердце. Стая затаилась, залегла, словно ее и не было, где-то тут, рядом. Он заставил себя идти вперед, стараясь двигаться почти бесшумно. Мальцов тяжело дышал, пар изо рта выбелил уши у шапки, лоб вспотел, и морозец начал пощипывать щёки и нос.

Наконец темный лесной отрезок закончился. На широком просторе просеки, совсем недалеко от дороги, Мальцов прочитал последний эпизод погони. Всё поле с торчащими из снега старыми пнями, поросшее молодыми березками, было словно вспахано кабаньей грудью и носившимися кругами волками. Кабан принял смерть у большой рябины, у кромки просеки, волки не дали ему уйти в лес, отрезали и от реки, загнали в угол. Большой круг около дерева был плотно утрамбован лапами и копытами, усеян замерзшими брызгами крови. Около рябины крови было больше, как около полыньи, из которой черпают воду, кровь смешалась с мочой, выжелтившей некоторые участки, но, что удивительно, от всего быстрого пиршества остались только клоки жесткой медно-бурой шерсти и почему-то не съеденная кабанья печенка – исконное лакомство всех хищников. Вероятно, стая добрала больного секача, оставив пораженную печень всеядным воронам. Мальцов снял лыжи, исходил всё поле битвы, но не нашел больше никаких останков кабана – волки сожрали всё или унесли с собой остатки на дневную лежку. Следы их потянулись сквозь лес, вынырнули на дороге, метрах в трехстах ниже, где уже начинался уклон к реке. Теперь хищники шли медленно, шагом, опять семеня след в след, кое-где рядом с отпечатками лап он находил заледенелые капли крови. Волки перешли реку и скрылись в увалах высокого берега. Мальцов проводил стаю до кромки воды и здесь встал надолго. Река текла под уклон, быстрину еще не сковало льдом. Стоял и смотрел на черные, тугие струи, текущие по каменистому руслу. Вода обтекала два черных валуна, устремлялась в проход между ними, ускоряясь в узком горле, зло наскакивала на каменные лбы и пела в стремнине захлебывающимися веселыми голосками. Журчание воды успокаивало. Солнце начало припекать, он снял ушанку, стряхнул с нее белые надышанные сосульки, расчесал слипшиеся от пота волосы пятерней и поскорее надел шапку на голову: на ветерке у реки легко было и простудиться. Где-то из прибрежных зарослей понеслось гулкое горловое «курр-курр» – лесные голуби завели утреннюю перекличку.

Стая убийц загнала ослабленного и больного одиночку, сделав это виртуозно, расчетливо, выгнав на распахнувшуюся просеку, где их преимущество было неоспоримо. Загнала, пожрала целиком и побежала дальше. Не так ли поступили и с ним?

– Так, да не так, – сказал он вслух, и голос прозвучал неожиданно и до того громко, что вяхирь в чаще поперхнулся, испуганно булькнув, и замолк.

Мальцов смотрел на речку и не мог от нее оторваться. Здесь у выходящей из леса дороги раньше стояла мельница, река тут замерзала только с сильными морозами. Основная ее часть была уже подо льдом, чистым и некрепким – зелено-голубая змейка вилась по болоту, укрытому нетронутым снегом, и чуть парила в не схватившихся еще окончательно полыньях, как живое, спокойно дышащее существо. Наконец он вспомнил о цели похода – о новогодних елках, развернул лыжи, пошел назад по укатанной лыжне. Нашел две пушистые елочки на обочине дороги, срубил их, перевязал, закинул на спину и отправился домой. Он вдруг почувствовал, что проголодался, от пережитого волнения разыгрался аппетит. Пригрезился салат оливье – обязательное блюдо на новогоднем столе, и он понял, что завтра поедет в Деревск, одним днем, закупится в магазинах и, может быть, навестит Нину, – ему надо было ее увидеть, ведь скоро она должна была родить его ребенка. Его ли? Он прибавил ходу и скоро увидал тополя на василёвской улице и черные силуэты домов. Над двумя из них прямо вверх поднимались густые столбы дыма.

После обеда он залез на чердак, вынул из сундука старые обувные коробки: в них хранились елочные игрушки. Стеклянные шары были переложены ватой и завернуты в мятую газету, на одном обрывке сохранился кусочек первой страницы «Деревского рабочего» от 20 декабря 1974 года с короткой заметкой из раздела «Разное». Заметка называлась «С помощью актива». Он прочитал: «К началу подписки на газеты и журналы на 1974 год в Деревском железнодорожном узле готовились заблаговременно. Было проведено не одно инструктивное совещание с многочисленным отрядом общественных распространителей печати. Их снабдили всем необходимым. Общественные распространители умело провели разъяснительную работу и подписку. Многие железнодорожники подписались на газеты “Правда”, “Гудок”, “Калининская правда” и “Деревский рабочий”. В. Рукавишников».