Вскоре после той ночи Туре Хансон обратился в крупную газету. Эдвард Хогарт писал, что однажды весной сорок четвертого в редакцию поступил очень странный звонок. Молодой человек возбужденно, заикаясь, рассказал о том, что ему довелось увидеть однажды ночью в мастерской, где он сам работает днем, причем Хогарт добавил: «…Если бы не заикание, я принял бы его за обычного сумасшедшего».

Эдвард Хогарт не стал медлить и пригласил молодого рабочего зайти в редакцию на следующий день. Встреча не состоялась. Четвертого мая сорок четвертого года заикающийся и хромой токарь Туре Хансон бесследно исчез. В доме на Брэнчюркагатан осталась жена, которая в ноябре того же года родила сына, получившего имя Вернер. Беременность протекала в кошмарных условиях: бесконечные полицейские допросы, которые ни к чему не приводили. Все это превратило фру Хансон в сурового, разочарованного человека. После рождения сына Вернера она решила раз и навсегда забыть о муже. Она поняла, что торжества справедливости ей не дождаться.

Было уже очень поздно, и Лео выпил не одну рюмку. Сидя в кабинете Стене Формана, он праздновал победу. Сам главный редактор сидел по другую сторону стола, курил одну сигарету за другой и внимательно читал пятидесятистраничный документ, составленный Лео. Форман стонал, кряхтел и бормотал, но казался довольным. В ярком свете настольной лампы он выглядел совершенно изможденным, но выражение усталости время от времени сменялось на его лице удивлением, когда он видел заметки на полях. В редакции царила мертвая тишина, и Лео, минуя рабочие столы, подошел к панорамному окну с видом на город и парк. Лео и Стене были совершенно одни, если не считать вахтера. Дело Хогарта по-прежнему было «off the record».

С громким фырканьем, напоминающим тот самый знаменитый в шестидесятые смех, Форман захлопнул папку и убрал ноги со стола. Он закончил читать и теперь молча сидел, потирая переносицу.

Исполненный ожидания, Лео сидел с рюмкой в руке и теребил свое аккуратное досье, как неуверенный кандидат при приеме на работу. Наконец Стене Форман прервал молчание новым взрывом фыркающего смеха и спросил, не устал ли Лео. Лео немного удивился вопросу, но ответил утвердительно. Он устал, он был измотан и издерган. Рвение первооткрывателя не давало ему уснуть несколько суток, он словно позабыл об усталости. Она скопилась горячим, болезненным и до некоторых пор контролируемым облаком в голове. Но Лео не мог сбавить обороты, чтобы отдохнуть, — битва была в самом разгаре; Лео постоянно думал о заголовках, кричащих, орущих заголовках, которые вынесут этот скандал на суд публики во имя правды и просвещения. Ничто прежде так не поглощало его, ни одна миссия не увлекала настолько, чтобы все остальное казалось несущественным, полной чушью. Даже в периоды самого напряженного творчества он не переживал ничего подобного. Лео не прикасался к черной рабочей тетради, где его ждали наброски к «Аутопсии». Сейчас все это казалось чистой терапией, интровертной чепухой. Благодаря делу Хогарта, Лео получил возможность вновь обрести давным-давно утраченный мир.

Однако Стене Форман мыслил совсем иначе. Заполучив долгожданный «нитроглицерин», он вовсе не выглядел таким радостным и возбужденным, каким Лео ожидал его увидеть. Вид у Стене Формана был, наоборот, подавленный и удрученный. Он словно пытался удержать под контролем серьезную, смертельную опасность.

Лео пил виски глоток за глотком, и алкоголь понемногу рассеивал горячее, давящее облако усталости, превращая его в одурманивающие осадки. Он откинулся на спинку кресла, закурил новую сигарету и сделал пару глубоких затяжек.

Стене Форман заговорил о журналистике в целом, о том, как все сложно, как трудно порой бороться с ложью, сокрытием фактов и так далее, и тому подобное. Газетный мир — сущий ад. Лео не понимал, что Стене хочет сказать. Он перескакивал с одного на другое, говоря то о себе, своих баснословных алиментах и усталости, то о газете «Молния», недобросовестных консультантах-экономистах, немилосердных кредиторах и растущей конкуренции.

Это были по большей части старые песни; Лео пока не понимал, куда клонит Стене. Он попросил редактора говорить прямо. Все знают об условиях рынка, зачем разглагольствовать об этом сейчас? Скоро они отпразднуют победу, отсалютуют в честь восстановленной справедливости, Вернер будет восстановлен в правах, «Молния» станет продаваться, как семечки, а «Дело Хогарта» наконец-то предадут огласке.

Стене Форман согласился поговорить начистоту. Для начала он похвалил Лео за мастерски проделанную работу. Общая картина ясна, не хватает лишь деталей, неизвестных Лео, но известных самому Форману. Главный редактор Стене Форман, который в эту минуту выглядел так, словно не один десяток лет возглавлял «Вашингтон пост», снова пересказал историю, названную «делом Хогарта». Шаг за шагом, начиная с того дня, когда Туре Хансон обнаружил, что ОАО «Северин Финмеканиска» неподалеку от канала Сикла в Стокгольме на протяжении нескольких лет производило детали оружия во время тайных ночных смен. Хромой, заикающийся токарь внезапно исчез, а полицейское расследование было прекращено после приказа «сверху», но тайна оставалась тайной. Сведения об этой истории попали в руки в те времена еще пишущего журналиста Эдварда Хогарта, который в течение тридцати лет время от времени возвращался к расследованию, пока не обнаружил, что ОАО «Северин Финмеканиска» вело оживленную торговлю с Третьим Рейхом в нарушение политики нейтралитета Швеции. То, что торговля осуществлялась без уплаты налогов, делало историю еще более щекотливой. Далее ниточка вела, как упоминалось ранее, к гигантскому концерну «Гриффель» и его главному офису на улице Биргер Ярлсгатан в центре Стокгольма. Именно там и следовало искать ключ к делу. На данный момент, то есть тридцать лет спустя, концерн «Гриффель» является одним из самых прибыльных промышленных объединений страны. Концерн по-прежнему экспортирует оружие в виде отдельных деталей, из которые военные, например, в Африке, без труда собирают пригодные к использованию орудия. Вчерашняя торговля с нацистской Германией уступила место сотрудничеству с диктатурами вроде Уганды. Вот что представлял собой концерн «Гриффель», директор которого Вильгельм Стернер со стороны выглядел столь же безупречно, сколь Юлленхаммар, Валленберг и другие. Сообщать публично что-либо, порочащее репутацию концерна, строго запрещено, все попытки будут подавлены любой ценой. Правда требует гекатомб.

Пока Стене Форман говорил, Лео успел и протрезветь, и проснуться. То, что прежде казалось ему блестящей победой, теперь выглядело куда менее красиво. Но Лео все же не до конца понимал, о чем говорит Форман. Ну да, в тексте Лео есть недостатки, но он же не профессионал. Какая разница — важна тенденция, и она ясна. А Вильгельм Стернер — это отдельная глава.

Главный редактор глубоко вздохнул и вновь постарел лицом. Очевидно, он выразился недостаточно ясно. Придется прибегнуть к более сильным аргументам, чтобы Лео понял масштаб дела.

Стене встал из-за стола и, сутулясь, протопал к большому сейфу, вмонтированному в стену. Это была святая святых «Молнии», там хранились все секретные материалы, кадастры, сведения, не подлежащие разглашению, и наличные деньги. Форман медленно набрал код и наконец открыл дверцу. Перебрав несколько стопок на нижней полке, спрятанных за другими, менее важными бумагами, он достал пару запечатанных конвертов без марок.