Проводив гостей, женщины снова вернулись под каштан и расположились в плетеных креслах. Подходя к ним, Осман, как всегда по вечерам, с удовольствием принял вид усталого мужчины, жаждущего любви, дружбы и ласки. Каждой улыбнулся, с каждой поздоровался. Потом вдруг пристально посмотрел на мать и отчетливо понял, что представителя немецкой фирмы домой пригласить не сможет. У Ниган-ханым был обычный тоскливый и жалобный вид, но сыну она все же не могла не улыбнуться. Усевшись рядом с ней, Осман сначала никак не мог понять, что же заставило его подумать, что немца нельзя приглашать домой. Но потом, внимательно глядя на щурящуюся Ниган-ханым, начал кое о чем догадываться. Во всех движениях матери, в том, как она проявляла печаль и выражала радость, было нечто такое, что не позволяло даже представить ее сидящей за одним столом с немецким коммерсантом. Это еще больше поразило Османа: он привык гордиться тем, что его мать — дочь паши и выросла в культурной среде. Внимательно, как никогда раньше, наблюдая за Ниган-ханым, за тем, как радостная улыбка на ее лице вновь сменяется выражением усталости от жизни, за тем, как она меняет позу в кресле, как держит чашку Осман понял: то, что для него самого было признаком хорошего воспитания, культуры и богатства, будет вызывать у немца лишь мысли о гареме и прочих занятных «тайнах Востока». Мысль о том, что из-за невозможности пригласить немца домой будет упущен шанс стать официальным представителем немецкой компании, изрядно разозлила Османа. Попивая свежий чай, он слушал рассказ мамы и Нермин о том, что случилось за день. Как всегда, ничего особенного: Ниган-ханым отчитала садовника, Фуат-бей пригласил Османа и Нермин зайти в гости, на Хейбелиаду послали кровельщика, чтобы привел в порядок черепицу, у маленькой Мелек был понос. После рассказа об этом последнем событии все ненадолго замолчали, и Осман понял: думают о Рефике.

Потом Ниган-ханым, словно тоже догадавшись, что означает это молчание, спросила:

— Что он пишет? — и краем глаза посмотрела на Перихан.

— Да все то же. Задержится еще на несколько месяцев, работает над какой-то писаниной. — Осман хотел прибавить в адрес брата еще несколько словечек, но вовремя вспомнил, что рядом Перихан, и пробурчал только: — В такое напряженное время!..

Наступила короткая тишина, потом снова заговорила Ниган-ханым.

— Ладно, а другой? Другой что пишет?

Осман сначала не уловил, кого она имеет в виду. Потом понял, что мать смешала в одну кучу Рефика и Зийю, удивился, но и немного обрадовался. Сразу же укорив себя за эту радость, сказал:

— Тоже ничего нового.

— Тогда я, пожалуй, скажу почтальону, чтобы не приносил нам больше писем от этого рехнувшегося наглеца. Пусть отсылают назад! — решительно сказала Ниган-ханым и посмотрела сначала на Османа, затем на Нермин: согласны ли? Затем махнула рукой и жалобно проговорила: — Ну почему он не возвращается? Ах, Рефик, Рефик, ну чем мы тебя обидели?

«Заплачет!» — думал Осман, глядя на мать. После смерти Джевдет-бея прошел год, все уже привыкли к частым слезам Ниган-ханым, но Осману все равно каждый раз становилось не по себе. Ему хотелось читать газету и наслаждаться запахом липового цвета, спокойно попивая чай, а он вместо этого с тревогой следил за матерью.

Ниган-ханым начала тихонько всхлипывать. Осман беспомощно посмотрел на Нермин, желая сказать ей взглядом, что не находит в доме желанного покоя, но та лишь слегка подняла подбородок — так, словно ей было ведомо нечто неизвестное мужу.

— По дороге к нам Дильдаде-ханым и Лейла видели Айше, — сказала наконец Нермин. — Снова с тем юношей. — Ссутулившись, словно на нее давил тяжкий груз, она взглянула на Ниган-ханым, будто желая показать, что именно по этой причине та и плачет. — Лейла начала говорить, как Айше выросла и похорошела, а потом вдруг словно бы невзначай упомянула об этом скрипаче!

«Вот оно, значит, в чем дело! Вот в чем!» — подумал Осман и резко встал с кресла. Он был взбешен непослушанием и глупостью сестры. Из-за этой девчонки даже дома нельзя найти покой!

— Где она? А ну-ка позовите ее сюда!

— Никто нас не уважает! — бормотала Ниган-ханым. — Ах, Джевдет-бей, на кого ты нас оставил!

Осман окончательно понял, что немца домой звать нельзя.

Перихан поднялась с кресла.

— Я как раз собиралась идти к ребенку. Зайду наверх, позову Айше. — Она, кажется, тоже готова была расплакаться. Ей явно не хотелось быть поблизости, когда разразится буря.

Осман знал, что бури не миновать. Он попросил Нермин еще раз повторить, что рассказала Лейла-ханым. Нермин упомянула, что Ниган-ханым поднималась наверх и кричала на Айше. «Вот почему она плакала!» — подумал Осман и начал нервно расхаживать по саду. Ниган-ханым продолжала причитать. «А мама еще, кажется, хотела выдать ее за сына Лейлы! Со скрипачом… Никого не стесняясь… Когда я их первый раз увидел, они ведь до самой губернаторской резиденции успели дойти!» Чтобы немного прийти в себя, Осман нарушил обычай выкуривать первую вечернюю сигарету после ужина, достал из кармана пачку «Тирьяки» и закурил. Подумав немного, понял: для того, чтобы буря не осталась безрезультатной, нужно прямо сейчас, заранее принять какое-нибудь решение. «Непременно нужно отправить ее в Европу! Этим летом пошлем ее к Таджисер-ханым в Швейцарию!» Ему вдруг пришло в голову, что и пухлый сын Лейлы тоже вроде бы туда собирался. «А если она не согласится ехать?» Эта мысль разозлила его пуще прежнего, и он начал шагать быстрее. «Я всего лишь хочу, чтобы в доме был покой и порядок, но из-за этих… этих…» Осману вспомнились письма Рефика и Зийи, и он окончательно взбеленился. «Если не согласится, я знаю, что делать! Да что творится в этом доме? Цветы и то завяли!» Вместо благоухающей весенней зелени он видел теперь только сухую, выгоревшую сорную траву. «Не могут даже садовника призвать к порядку!» Осман смотрел на странные цветы со странными названиями, которые отец незадолго до смерти начал разводить. Мама собственноручно их поливала. Он почувствовал себя несправедливо обиженным: отец, по крайней мере, мог наслаждаться дома желанным покоем. Впрочем, мысль о любовнице напомнила ему, что сам он не так уж безгрешен. «Да ведь только и остается, что искать покой в другом месте…» Ему вспомнились маленький милый ротик и небольшой подбородок Кериман, так не похожие на большой рот и гордый подбородок Нермин, и на душе немного полегчало. И тут он увидел Айше. Лицо печальное, но глаза, похоже, не заплаканные. Ему вдруг подумалось, что сестра некрасива. «Ах, дурак я, дурак! Как я мог ей так просто поверить!» — сказал он себе и двинулся навстречу Айше. Не доходя нескольких шагов до плетеных кресел, внимательно посмотрел ей в глаза и, как и надеялся, не увидел в них ни слез, ни страха — только несмелый вызов.

— Где ты была? — спросил Осман и сам удивился, как бессмысленно и холодно прозвучали его первые слова.

— В своей комнате. — Вызов в глазах Айше стал более уверенным. — Читала.

— Учебник? Хотя нет, конечно же, нет. Читать, понятное дело, хорошо, но из одних книг ума не наберешься! — Звук собственного голоса распалял Османа еще больше.