На первой странице он прочитал:

«Сообщение № 1.

Блок питания похищен сержантом Репиным по сговору со старослужащими Гусько, Панкратовым, Лисяком и Бубновым с намерением обменять в поселке на водку для дня рождения Гусько. Обмен будет осуществлять водитель Лисяк, распитие спиртных напитков планируется в каптерке третьей роты в ночь на субботу».

Подпись: «Бекас».

На последующих шести страницах однофамилец советского контрразведчика из кинофильма «Ошибка резидента» мелким почерком информировал об офицерской жизни в родной части. Кто, с кем, по какому поводу, что при этом говорил, кто кому набил морду и кто кого с кем застукал. Все с такими подробностями, что невольно создавалось впечатление, что суперагент Бекас лично наливал, присутствовал и держал свечку.

Капитан достал заначку, выпил и крепко задумался. Чтобы думалось легче, он мычал песенку «Я в весеннем лесу пил березовый сок», ту, что в «Ошибке резидента» с душой исполнял актер Ножкин. С Бекасом надо было срочно что-то делать: если стукаческий зуд не унять, такие тетрадки пойдут через голову капитана в особый отдел штаба дивизии.

Из возможных вариантов капитан выбрал два: заслать Бекаса в группу по укладке кабеля, там всего-то шестеро, живут в поле, торчат по пояс в канаве, обед готовят на костре, к маю Бекас гарантированно окажется в санчасти с крупозным воспалением легких; второй вариант — сосватать Бекаса прапорщику Мамаю, заведующему гауптвахтой. Там Бекасу либо свернут шею штрафники, либо он сменит специализацию и будет стучать не в дверь особисту, а непосредственно по ребрам военнослужащих.

Размышления прервал телефонный звонок. Комроты с шуточками-прибауточками сообщил, что один его молодой боец подал рапорт на учебу в Высшей школе КГБ. Капитану стало не до смеха.

Ротному в тетрадке Бекаса отводилось две страницы. Парень он был из «пиджаков» — набранных из Института связи на два года, чужой человек в рабоче-крестьянской среде младших офицеров и временная персона в армии, лишь бы было кем заткнуть брешь в штате. Ничего личного против него капитан не имел, но уж больно был несдержан на язык молодой комроты. Если верить Бекасу, линию партии критиковал и Мандельштама цитировал. На ДОН[35]с окраской антисоветская агитация и пропаганда он уже натрепался.

— Ты пришли его ко мне, познакомлюсь, — распорядился капитан, отлично зная, кто нарисуется на пороге через десять минут.

Федя появился через пять минут. Капитан сразу же дал ему на подпись типовой бланк подписки о сотрудничестве и усадил переписывать на листы писчей бумаги все содержимое тетрадки. Самому было лень оформлять агентурные (сообщения, сам он собирался расставить только даты с (разбросом в полгода, чтобы в личном деле агента Бекаса все выглядело так, словно он исправно пахал на капитана чуть ли не с момента пересечения КПП части.

Капитан стоял у окна, мурлыкал песенку про березовый сок и вырабатывал новый план оперативных мероприятий. За окном ветер гонял по сугробам белые султанчики, хотя по календарю стоял апрель, а значит, времени избавиться от Феди у капитана оставалось в обрез.

На следующий же день закрутились шестеренки армейской бюрократической машины. Ротный дал рапорту ход, капитан побеседовал с кадровиком, то сделал пару звонков коллегам в вышестоящих инстанциях, чтобы поставили вопрос на контроль и зря не мурыжили, и анкета Феди Елисеева пошла гулять по кабинетам. Параллельно с ней спецсвязью шла справка от капитана о полной благонадежности рядового Елисеева и перспективности агента Бекаса. До получения ответа капитан от греха подальше сосватал Федю на сборы агитаторов и пропагандистов при политотделе полка.

Через месяц Федя вернулся с представлением на звание ефрейтора, значит, и там стучал за будь здоров. Но капитана появление перевербованного агента уже не тревожило, потому что пришел запрос из штаба округа, и ефрейтор Елисеев убыл на учебные подготовительные сборы. В августе пришло сообщение, что Федор Елисеев успешно сдал экзамены и зачислен слушателем в Высшую школу КГБ.

За пять лет учебы Федор Елисеев нашел себе боевую подругу, о чем потом жалел, и получил звание и диплом о высшем образовании, о чем ни разу не помянул плохим словом. Согласно специальности геройствовать ему предстояло на «третьей линии»[36], не элитное ПГУ, конечно, и не престижный Пятый главк, но для верхоянского паренька вполне хватило. Его даже не смутило, что службу пришлось начинать в Забайкальском военном округе. Жена тихо поскуливала, а Федя был уверен, что выбрал правильный жизненный маршрут, рано или поздно и его выведет на шоссе, по которому шуршат шинами «членовозы», перевозя хозяев жизни с многочисленной челядью.

В Забайкалье потекли серые особистские будни. Елисеев соответственно возрасту рос в звании, но рывка в карьере не предвиделось. Жена приуныла, да и у него руки периодически опускались. Единственным шансом был Афганистан, но Елисеев не спешил прибегать к крайним мерам. Предпочитал тянуть лямку в особом отделе округа и надеяться на случай, а не рвать задницу в диких горах с угрозой получить Звезду Героя посмертно.

О чем мечтает любой опер? О коронном агенте. Будь ты хоть семи пядей во лбу и имей сотню агентишек, не видать тебе карьеры без одного-единственного, способного устроиться уборщиком в Центре ядерных исследований в Лос-Аламосе или сантехникам в Пентагоне. И пока он там подсматривает и подслушивает на благо родины, эта родина осыпает куратора агента всеми полагающимися благами: звездами, жалованьем и сытным пайком. План по вербовкам Елисеев выполнял, но никак в его сети не попадалась жар-птица, способная осветить убогое гарнизонное житье и вынести на своих крыльях на чекистский олимп.

Жар-птицей в его жизнь влетел лейтенант Игнатов. И чуть не спалил Елисееву карьеру.

За лейтенантом Игнатовым, скучавшим на должности переводчика в штабе дивизии ПВО, особых грехов не числилось. Отличное знание немецкого и английского языков, подозрительное для обычного офицера, искупалось тем, что был Игнатов двухгодичником, призванным сразу же после окончания филфака. Спиваться или жениться пока не планировал, во всяком случае, как информировали Елисеева, активных шагов в этих направлениях не предпринимал. Правда, была одна деталька, навевавшая нехорошие мысли.

Раз в месяц писал Игнатов письма в Москву на немецком языке. И ответы получал тоже на языке Гёте. Перлюстрация писем и зондажные беседы ничего не выявили, просто брат с сестрой изощрялись друг перед дружкой, благо образование позволяло. Как правило, с тоской боролись в гарнизонах по-пролетарски просто, но если высшее образование мешает пить, то тут и не такое выкинешь. И Елисеев махнул на Игнатова рукой.

Неожиданно из далекой Москвы пришел запрос покопать вокруг Игнатова на предмет странных связей его сестры. Московские чекисты не дремали и поймали сестричку, подрабатывавшую переводчицей в Совинцентре, на подозрительных связях с иностранцами. Служебное рвение Елисеева подогревало случившееся в том же году печально известное приземление летчика Руста на Красной площади. Части ПВО трясли после этого так, что фуражки с голов и звездочки с погон летели, как яблоки с веток. Елисеев навалился на лейтенанта всей тяжестью авторитета особого отдела, и Игнатов хрустнул. А Елисеев с ужасом осознал, что еще чуть-чуть — и хрустнули бы его собственные шейные позвонки.