понимают значения повседневных событий, и никто не чувствует, что их тянет на дно то, что можно назвать «комплексом лорда Джима»{35}. Всегда «la France éternelle»[336] и безосновательные претензии на величие.

26.11.1941

Бася бегает по городу и ищет подарки в Краков. Кажется, что везде полно товара. Но если хочешь что-нибудь купить, подобрать или выбрать, выбора никакого. Все исчезает в мгновение ока, цены лезут вверх. В витринах красивые женские чулки, но к ним прикреплены записки «продано», а в магазине нет ни одной пары. Вероятно, товар прячут, чтобы продать его потом по более высоким ценам. Тадзио и его друзья крутятся только в польском районе Сен-Поль и, конечно, покупают, что хотят, потому что поляки найдут все. Здесь, впрочем, уже сформировался центр черного рынка. Они привезли по 20 000 франков каждый и скупают товар для продажи в Варшаве. Сделки идут по 5, 10 дюжин чулок, чай, ткани, ром, коньяк — всё по астрономическим ценам.

28.11.1941

Немцы начинают реквизировать «канадки» (водо- и ветронепроницаемые куртки, подбитые мехом) и кожаные плащи. Кроме того, они взялись за памятники. Памятники братьям Монгольфье и Виктору Гюго уже исчезли. Конечно, газеты объясняют это тем, что их заменят памятниками из другого сплава, более прочного, чем предыдущий, и т. д. Глупости, дающие повод для насмешек и анекдотов.

29.11.1941

Все работники, приехавшие сюда в отпуск из Минска Мазовецкого, отправятся обратно, как венецианские галеры или испанские каравеллы, нагруженные ценными товарами. Тадеуш достал для меня 15 пар чулок. Нужно начинать думать о том, как подзаработать. Например, Петр Ф. берет 15 дюжин чулок для большого экспортера с улицы Сен-Поль. Поставщик с большой буквы. Другие берут женское белье, свитера и т. д. Один успешный провоз такой партии товара может умножить капитал в шесть-десять раз. Как в торговле пряностями. Риски схожие. Таким образом, и я рискнул, и Тадзио отправится отсюда, как моя каравелла, оснащенная 15 парами чулок. Для себя он везет 3 кг чая, ткани и другие мелочи. Уезжают послезавтра вечером.

Русские освободили Ростов-на-Дону, немцы отступают.

30.11.1941

Торговля, торговля. Я одолжил Тадеушу 5000 франков и заберу их из его заработка в DKW-Grün{36}. Нужно будет купить доллары, франки хранить уже не стоит.

В 18-м округе взлетел в воздух бордель для немецких солдат. Двое убитых, несколько раненых. С сегодняшнего дня весь 18-й округ закрыт с шести часов вечера. Распоряжение действует до его отмены. Опять повсюду красные афиши. Тимошенко{37} гонит немцев от Ростова. У англичан запинка в Ливии, но вроде бы идут вперед.

1.12.1941

Сегодня вечером уехал Тадзио. Около восьми часов вечера я был у него в гостинице, но Тадеуша не было. Его приятель сказал только, что Тадзио видели где-то в сильном подпитии. Сидим и ждем. Остальные потихоньку сходятся. Петрусь, о котором все говорили, что он обязательно придет пьяный, пришел трезвый в компании еврея со странной фамилией Натцветер и с кучей гигантских свертков. Естественно, все обращаются к нему «господин Насветер{38}». Он экспортирует в Польшу через Петруся большое количество товара. Ходит по комнате, чмокает, надевает и снимает шляпу, чешет голову, в конце концов, с восточным темпераментом делает вывод: «Или у меня заберут всё, или ничего». Вдруг кричит громким голосом: «Мокрое полотенце и химический карандаш». Бросается на свои коробки, смачивает их мокрым полотенцем и пишет большими буквами: «D. K. W. Grün — Kriegswerkstätte»{39}. Оборачивается довольный: «Господин хороший, это пойдет как фирменные посылки, таможенники проявляют абсолютное désintéressement[337] к таким посылкам». Но я уверяю его, что у него все равно заберут. Он зловеще моргает: «Что вы говорите? Видно, что вы совершенно отстали от жизни…»

Кое-кто еще складывает мелочи и запасы алкогольных напитков. У Петруся огромный флакон из-под одеколона наполнен чистым спиртом. Чистый спирт скупали во всех аптеках Парижа. Входит Тадзио размашистым шагом. В хорошем настроении, пьяный, веселый, ему все нипочем. К счастью, Богусь о нем подумал и сложил все вещи. Тадеуш ложится на кровать, смотрит на еврея и начинает корчиться от смеха: «Господин Пуловер, я уже вижу немок в ваших чулках. И откуда у вас такая странная фамилия? Богдан, дитя помойки, шевелись!..» В номере всё больший беспорядок, скоро нужно идти на вокзал. Пришел нанятый носильщик (господа уже не перетруждаются) и начинает выносить чемоданы. Мы выходим.

Ночь светлая, лунная. Тадеуш болтает, мне кажется, что и я уезжаю. На Восточном вокзале уже ждет Бася. Тадеуш бросается ей почти на шею, берет ее под руку и ни о чем не заботится. Ходит, разговаривает, раздает распоряжения: «Богусь, чемоданы на тележку». Здоровается с французами, хлопает их по спинам: «Ça va, бонжур, Роберт, темнота ты французская». Роберт улыбается и говорит: «Ça va, я понимаю по-полска». Наконец идем на перрон. Здесь, однако, немецкий пост на входе очень тщательно рассматривает документы. Тадеуш покрутился, нашел боковой проход, и мы, никем не проверяемые, проезжаем с целой коляской.

На перроне темно, в вагоны садятся немцы, ездит тележка, и женщина с ужасным акцентом кричит: «Kuchen, Schokolade, Bonbons, Sekt…»[338] Валькирия с льняными волосами покупает коробку конфет. А наши, в ярости, что у них не забронированы места, орут и матерятся по-польски, как у себя дома. Устраиваются кто где может. Мы прощаемся, обнимаем Тадеуша, я еще раз повторяю ему все наставления, и мы уходим, снова через боковой проход. На вокзале пусто, на улицах мертвая тишина, освещенная луной. А под землей глухо грохочет метро. Война, Париж, поляки, немцы, Восточный вокзал, на котором француженки кричат: «Schokolade, Sekt…» Иногда мне кажется, что это сон. Если бы можно было проснуться.

2.12.1941

Сегодняшние газеты переполнены статьями о вчерашней встрече Геринга с Петеном. Естественно, никто не знает, о чем они говорили. Только догадки: Африка? Флот? Усиление пропаганды «Антибольшевистского легиона»{40} и мобилизация промышленности.

Американо-японские переговоры проходят в накаленной атмосфере. Америка делает все, чтобы Япония объявила ей войну, а Япония не хочет. Пронизывающий туманный холод. Перед большим цветочным магазином на улице Лафайет на складном стульчике сидит старушка, закутанная в платки и шарфы, перед ней маленькие мольберты. Синей от холода рукой она рисует причудливо изгибающиеся за витриной орхидеи. Люди останавливаются, смотрят и идут дальше. Рисование орхидей на морозе, пожалуй, верх извращения. А может, она изобрела новый способ согреться? Я долго стоял рядом с ней, и вдруг меня до слез охватила тоска по какой-нибудь стране, где цветут орхидеи. Я буквально чувствовал боль от тоски.

3.12.1941

У нас очень