Как ни странно, один из главных героев истории — Джонатан Ланкастер — остаток дня хранил молчание. Наконец, в шесть вечера, распахнулась черная дверь дома номер 10 по Даунинг-стрит, и премьер-министр вышел навстречу избирателям. Говорил он голосом, полным раскаяния, однако держался стойко, не проронив ни слезинки. Ланкастер признался в коротком и неразумном романе с молодой сотрудницей Партии. Еще он признал, что нанял для ее поисков агента иностранных спецслужб, неблагоразумно укрыл важные сведения от британских правоохранительных органов и заплатил десять миллионов евро выкупа. Ни разу ему в голову не приходило, что похищенная может оказаться «спящим» агентом российской разведки. Или что ее похищение от начала и до конца спланировано кремлевской нефтяной компанией с целью получить доступ к североморским нефтяным месторождениям. Лицензию «Волгатеку» он выдал по рекомендации давнего помощника и главы секретариата Джереми Фэллона. Разумеется, лицензия будет отозвана.

Первый комментарий по поводу публикаций в печати и выступления премьера Фэллон благоразумно дал в письменном виде, ибо даже в лучшие свои дни выглядел как человек в чем-то повинный. Он признал, что помог премьер-министру справиться с последствиями «необдуманного поступка», и отрицал получение взятки от сотрудников «Волгатек-Нефтегаза». От обозревателей не укрылось, в каких резких тонах отвечает Фэллон, явно предрекая скорый конец премьерству Ланкастера и собственное назначение на пост главы правительства. Назревал ожесточенный бой, бой не на жизнь, а на смерть.

Следующими заговорили представители Москвы: голословные утверждения против Кремля и его нефтяной компании президент России назвал подлой западной ложью. Обвинил британскую разведку в похищении Павла Жирова, на чьих показаниях и основывалась клевета. Затем, безо всяких доказательств, заявил, дескать, к афере приложил руку Виктор Орлов, беглый олигарх, ныне проживающий на территории Великобритании. Орлов насмешливо отмахнулся от обвинений, назвал президента патологическим лжецом и клептократом (который наконец явил миру свою истинную личину), препоручил себя заботам охранной службы МИ-5 и пропал из виду.

Однако кто был тот агент иностранной разведки, искавший Мадлен Хэрт по просьбе Ланкастера? Сам премьер назвать его имя отказался, мол, это вопрос национальной безопасности. Не пролил свет на сей вопрос и Джереми Фэллон. Сперва подумали на американцев, с которыми у Ланкастера завязались близкие отношения. Все изменилось, когда в «Таймс» написали, что знаменитого агента израильской разведки Габриеля Аллона видели входящим в дом номер 10 по Даунинг-стрит: дважды, как раз когда искали Мадлен Хэрт. В «Дейли мейл» появилась заметка о том, как один член парламента видел этого самого Габриеля Аллона в кафе «Нерон», в компании молодой женщины, за день до того, как разразился скандал. Статью в «Мейл» назвали таблоидной уткой; еще бы, великий Габриель Аллон не способен на подобную глупость: зайти в людное кафе посреди Лондона! Однако «Таймс» побороть оказалось труднее. Контора, нарушив традиции, выпустила краткое заявление, опровергнув обе версии. Британская пресса получила железное доказательство участия в деле Аллона.

Скандал вылился в предсказуемое русло: пошли утечки, дезинформация, голая политическая война. Лидер оппозиции потребовал отставки Ланкастера, но когда подсчет голосов в палате общин показал, что Ланкастер с трудом переживет вотум недоверия, оппозиционер даже не потрудился выразить такового. Казалось, и Джереми Фэллон уцелел в бурю. В конце концов, никто не предоставил доказательства взятки; имелось лишь слово волгатековца, который и вовсе исчез с лица земли.

На том бы все и закончилось: союз Ланкастер — Фэллон, даже получив пробоину, остался бы на плаву, однако во второй вторник января на крыльцо дома Хьюитта с привычным глухим стуком легла очередная пачка газет. На передовице «Дейли телеграф» рядом со статьей Саманты Кук помещалась фотография: Джереми Фэллон входит в небольшой частный банк в Цюрихе. Ланкастер вновь вышел к прессе и заявил: министр финансов уволен. Через несколько минут Скотланд-Ярд сообщил: Фэллон обвиняется в получении взятки и мошенничестве. Фэллон, как и прежде, заявил о своей невиновности, хотя никто из правительственных корреспондентов ему не поверил.

* * *

Последний раз он покинул Даунинг-стрит на закате и вернулся в холостяцкую квартиру в Ноттинг-Хилле; к дому слетелись, наверное, все новостные бригады Лондона. Следствие так и не смогло установить, как и когда Фэллон сумел миновать кордон, однако в 2:23 следующего дня камера видеонаблюдения засекла его идущим вдоль пустынного отрезка Парк-Лейн; разбитый, Фэллон уже накинул веревку на шею. Другой конец он привязал морским узлом — как учил отец — к фонарному столбу в центре Вестминстерского моста. Никто не видел, как Фэллон сиганул за ограду, и потому его тело провисело всю ночь, до рассвета, слабо покачиваясь в петле, подтверждая мудрость старой корсиканской поговорки: «Живущий бесчестно и умирает бесчестно».

Кто же сделал роковую фотографию, что заставила Джереми Фэллона отправиться из офиса прямиком в петлю? Этот вопрос не давал покоя политическим кругам Великобритании еще долгие месяцы, тогда как на зачарованном острове, откуда и росли корни скандала, лишь немногие смотрящие на север мудрецы озадачились им. То и дело пары за столиками в «Ле Пальмье» фотографировались — в той же позе, что и Мадлен Хэрт с Павлом Жировым, однако в остальном остров старался забыть о скромной роли, которую сыграл в смерти британского политика. С приходом зимы корсиканцы инстинктивно вернулись к прежним делам: жгли маккию в очагах, складывали пальцы в защитный знак при виде чужеземцев, а в уединенной долине у юго-западного побережья обращались за помощью к дону Антону Орсати, если никто другой помочь не мог.

Как-то в ветреный день посреди февраля дон, сидя у себя за дубовым столом в просторном кабинете, получил необычный телефонный звонок. Человек на том конце провода не просил никого убивать — чему дон не удивился, ибо собеседник мог и сам убить кого надо. Нет, человек на том конце провода спрашивал, не найдется ли у дона вилла, на которой они с супругой могли бы отдохнуть пару недель. В таком месте, где их никто не узнает и где им не потребуются телохранители. Дон ответил: такое местечко имеется. Правда, есть загвоздка: дорога к ней пролегает мимо трех старых олив, охраняемых козлом дона Касабьянки.

— Нельзя ли устроить бестии несчастный случай до нашего приезда? — спросил человек на том конце провода.

— Сожалею, — ответил дон Орсати. — Здесь, на Корсике, кое-что никогда не меняется.

* * *

На остров они приехали спустя три дня, маршрутом Тель-Авив — Париж, Париж — Аяччо. Дон Орсати оставил в аэропорту машину, блестящий серый седан «пежо», сев за руль которого, Габриель по-корсикански лихо отправился на юг, вдоль побережья. Потом свернул в глубь острова, через поросшие маккией долины. Когда они подъехали к трем старым оливам, козел угрожающе поднялся на ноги и преградил путь. Правда, стоило Кьяре прошептать несколько ласковых слов в его оборванное ухо, и зверь уступил дорогу.