— Апрель месяц.

— Какой год?

— 1942 год.

— И вы пробыли еще в Тернополе…?

— Восемь дней я здесь еще пробыл, и на эшелоне погрузили в мае месяце, я не помню, 10-го или 15-го привезли нас, везли нас две недели и привезли нас в Собибор.

— Все-таки как происходила эта облава?

— Мы походили по квартирам, кто сумел спрятаться… Но брали в эшелон, возили, уничтожали евреев.

— Эта была первая облава в Тернополе или до этого были?

— Этого я не знаю — до этого были или нет, но я попал под эту облаву, и целый эшелон погрузили. Евреев, наверное, человек 700.

— Вы не помните, в какое время дня это началось?

— Это началось с утра.

— Рано утром?

— Да, и весь день до четырех часов шла эта облава, потом еще привозили на железную дорогу.

— Вы не помните, когда это началось, вы еще спали?

— Нет. Не спал уже, но бежать некуда было. Мы старались, но бежать некуда было. Все дома евреев были окружены.

— А как вы обнаружили, что все окружены?

— Все-таки я военный человек, я же что-то соображал уже в это время.

— Вы что-то увидели такое?

— Увидели. Мы сначала думали, что нас собирают в гетто везти. Но еще гетто не было. Потом остальных (когда я уже уточнил у тех, кого еще привозили из этих краев) поселили на одну улицу в дома с колючей проволокой. Они работали там, уже своя администрация была, своя полиция была еврейская, которая водила людей на работу.

— Это уже было потом?

— Потом. Я это дело не испытал.

— А когда шла эта облава, они кого-то отбирали? Стариков, детей, какие-то категории…?

— Ничего такого не было. Всех брали подряд. Семьями забирали, вытаскивали тех, кто сумел спрятаться: в подвале, были такие, которые через шкаф забирались вниз. А уже в четыре часа, когда прекратилась эта облава, все ходили, и жизнь шла своим чередом. Ну это жутко.

— Когда вас вытащили [от] туда, вы сказали, что было все окружено. Это значит, не одна квартира была, где жили евреи.

— Нет. Район был окружен. Тут и полицаи были, которые знали все еврейские семьи.

— Т. е. это был еврейский район?

— Не только еврейский, но знали, какие семьи были еврейские. И шли прямиком в еврейские дома. Поэтому те, которые оставались, которым потом стало известно все, они наживались, забирали все имущество себе.

— И вас вытащили вместе с этим человеком, который вас приютил?

— Да, всю семью: жену, двоих детей. И все мы попали в Собибор.

— Но все-таки сначала из дома вас куда потащили?

— На железную дорогу.

— Сразу?

— Сразу. Там уже стоял эшелон с товарными вагонами в тупике. Как привозили, сразу всех в эшелон пихали. По 70–80 человек в вагон.

— И куда вы попали?

— Попал в вагон, не помню в какой, и попали в Собибор через 10–12 дней пути. Кормить — не кормили.

— Семьдесят человек в вагоне я плохо себе представляю…

— Стоя стояли, чуть-чуть прижимались друг другу. Когда открывали вагон — половина мертвых, обессиленных людей. А потом, когда нас вытащили, там построили на плацу…

— Прошу прощения, но 12 суток даже самый здоровый спортсмен-футболист вряд ли выдержит стоя.

— Выдержали. Друг на друга ложились по очереди.

— Вы вспоминаете кого-нибудь, какие люди были с вами?

— Откуда? Я никого не знал в этом городе.

— Но в вагоне вы могли кого-то увидеть?

— В вагоне кого так называли, кого — так. Неизвестно кто были: дети, старики, женщины. Всех грузили. Нагрузили и все. Говорят: «Вас везут на работу в Германию».

— В вагоне были и мужчины и женщины?

— И мужчины, и женщины, да.

— И молодые, и старые?

— И молодые, и старые, и дети.

— Как кормили вас в дороге?

— Никто не кормил. То, что захватили, — ели. Где останавливались, там подавали воду, и то не всем хватало. Когда нас окружили, сказали забирать все самое необходимое. Кто что захватил из дому: тряпки свои, белье.

— И потом началась жизнь лагерная в Собиборе. Немец держал перед нами речь сначала: «Вы извините, но война идет. Гитлер решил подарить вам жизнь. Вы сюда приехали работать и будете работать». Выдали всем полотенца, мыло туалетное, смену белья. Женщины в одну сторону, дети в другую сторону, старики в третью сторону. «Вынуждены вас остричь» (женщин). — Если имеете золото, уложите отдельно». Потом выдавали квитанции. Давали открытки, чтобы «писать, куда вы хотите писать, по адресу». Но никуда все это не доходило, это все был только сплошной обман. Бараков сначала не было, только начали строить эти бараки, колючей проволокой стали обносить. Я приехал, там уже были с ближних районов Люблинского воеводства человек пятьдесят. И потом каждый раз, с каждым эшелоном, где-то 5–10 человек пополняли.

— Когда вас привезли в лагерь?

— Где-то в середине мая месяца 1942 года. Отобрали нас 12 человек по профессии. Портные нужны были им, сапожники. Я рекомендовал себя как портной. Из меня портной… мог я иголку в руках держать, штопать я мог и всё. Разместили нас в лагерь, остальных повезли в третий лагерь, где их сначала расстреливали первый 42-й год, выкапывали рвы и всё. В дальнейшем (конец 42-го, 43-й год) там уже установили газовую камеру, где барак (это газовая камера), в который пускали газ от танка Т-34, и в течение 4 минут люди, которые там были, умирали. Пол поднимался, на вагонетки их и везли к костру, укладывали их не в нашем, втором лагере, а в третьем лагере. Мы занимались тем, что сортировали, вагоны разгружали, делали уборку, чистили обувь, кто в мастерских работал, кто на новых бараках (их стали строить посреди 43-го года, хотели сделать склады оружия). И вот, начали выкапывать рвы, и каждый день — это смрад. Ветер как подует в нашу сторону, дышать нечем. Лагерь был обтянут колючей проволокой под током, ров шестиметровый, наполненный водой. В нашем лагере только одни узники, а ближе к воротам размещался караул из полицаев украинских и 12 или 15 офицеров СС, которые руководили всем этим. Каждый имел свой участок: кто отвечал за ремонт, кто отвечал за сортировку вещей, кто принимал золото, драгоценности, кто отвечал за склады, где отдельно обувь складывалась — женская, детская, мужская. Волосы, которые состригали, их тоже упаковывали, потом эшелоны подавали, все это грузили, отправляли в Германию. Вот таким обманным путем. Там еще была команда (я в ней не был, но мы знали, делились), которая принимала людей, очищали вагоны и помогали людей вытаскивать, потому что в каждом вагоне было обязательно человек 10–12 мертвых. Их надо было вытаскивать, некоторые не хотели идти — по-разному было. Даже один случай был: Ноймана, замкоменданта лагеря, соседку, тоже привезли из Германии. Он Френцелю махнул: ее — отдельно, ее — не надо, и потом ее отдельно расстреляли. Но там все было сделано так, что там ничего нельзя было узнать. Мы рассчитывали, что из мастерских сделаем подкоп, иначе всех расстреляют в лагере. Просто когда приехала группа из Минска во главе с Печерским, он присмотрелся. У нас тоже была своя группа, в которой думали подкоп делать. Я в ней состоял. Многие у нас бежали из лагеря, когда выводили на заготовку дров, в леса бежали. Всех их расстреляли, и каждого второго в лагере расстреливали. Выстраивались на «первый, второй, третий — выходи». И этот был у нас, самый страшный, этот руководил нашим лагерем, ответственным был Френцель обершарфюрер. Он остался жив. Он нажирался пьяным. В назначенное время, немцы приходили смотреть, как идет строительство, посоветоваться, кому приготовили пальто, кому кожаное пальто достали, кому сапоги сшили, кому костюм сшили. После приезда в 43-м году Гиммлера в лагерь, ему показали, привезенных из Польши девочек — одна красивее другой, и показали весь ход уничтожения.