– Недоглядел Шиляй! Тоже, видимо, не в форме.– И поддев узел ласковинского пояса: – Это можешь сменить. Ты уже не ученик, ты – мастер!

– То есть как? – изумился Андрей.– Ты же меня с первого движения положил!

– Не с первого! – Зимородинский похлопал себя по груди.– Но ты как думаешь, хлопчик, почему у одного – первый дан, а у другого – ну, скажем, второй? А? И как тебе путь воина? Понравилось?

– Я жив,– вспомнив разговор на кухне, ответил Ласковин.

– Кто спорит, кто спорит… Сядь!

Андрей опустился на пол, на собственные пятки, «поза ученика». Зимородинский устроился напротив, задумчиво разглядывал новоиспеченного мастера, потом прикрыл глаза, отчего длинноватое лицо его приобрело сходство с индейским истуканом… открыл глаза, подергал себя за вислый ус.

– Ты помолодел,– сказал он.

– Меня хорошо постригли.

– Другие версии?

– Я влюбился! – честно ответил Андрей.

– Это, брат, скорее следствие,– Слава улыбнулся. Птичьи лапки морщин разбежались от углов его черных блестящих, «маслиновых» глаз.

– Еще?

Ласковин пожал плечами. Пас. Хотя он знал: сэнсэй не загадывает загадок, на которые не знает ответа.

– Спишь хорошо? – спросил Зимородинский.

– В смысле кошмаров? Да вроде прошло,– осторожно ответил Андрей.

– Твоя карма изменилась,– сказал сэнсэй.

– Это плохо? – после паузы спросил Ласковин.

– Это большая редкость. Разберусь получше, может, и скажу – хорошо или нет. Пойдем ко мне, покалякаем.

– А твоих не обеспокоим?

– Нет. Жинка к маме поехала. Послезавтра вернутся.

Заперев зал и включив сигнализацию, домой к Зимородинскому они отправились пешком. Зал этот когда-то был просто овощным магазином. Когда магазин закрыли, помещение поставили на продажу, и Зимородинский купил. Благо недорого и от дома десять минут. Дорого-недорого, а после ремонта и оборудования Слава год в долгах ходил, хотя и помогали ему кто чем.

Спустя полчаса учитель и ученик уже расположились на уютной кухоньке с пиалами в руках.

– Ну, давай, Ласка, рассказывай о подвигах своих! – велел Зимородинский.– А я буду внимательно слушать. И на ус мотать! – Он усмехнулся.

– Что рассказывать? – Ласковин тянул время. Он прикидывал, что можно говорить Славе, а о чем лучше и умолчать.

– Все! – сказал сэнсэй.– Вижу ведь, миркуешь: это – дам, а это – милой оставлю! Так не получится!

«Посмотрим»,– подумал Андрей. И для начала выложил «мафиозную» часть своих «подвигов». До момента, когда отец Егорий выговорил его у нового лидера «тобольцев».

– Добрая песня,– выслушав, резюмировал Зимородинский.– Но не та.

– То есть как? – осторожно спросил Андрей.– Я где-то слажал?

– Не то чтобы так, но и не так. Ну побегал, пострелял трошки, карма от этого не меняется. Так не меняется! Кто этот твой Егорий?

– Священник,– неохотно ответил Андрей.—

Я сейчас живу у него.

Ласковин не знал, как, мягко говоря, далекий от православия Зимородинский отнесется к тому, что ученик так крепко сошелся с попом.

– Очень хороший человек! – добавил он чуть ли не с угрозой.

– Это бесспорно,– усмехнулся Зимородинский – Ну как же, священник – и плохой?

И опять принялся разглядывать Ласковина, как искусствовед – старую картину. «Не подделка ли?»

Андрей заерзал на стуле.

– Может, еще чаю попьем? – проговорил Ласковин.

– Может, и попьем,– рассеянно отозвался Слава. Вид у него был как у рыболова, наблюдающего за прыгающим поплавком.

– Эй! – погромче произнес Андрей.– Может, я сам расскажу, а?

Терпеть не мог, когда его «сканировали» подобным образом.

«Когда-нибудь сам будешь делать то же!» – проклюнулся внутренний голос.

Как же! Зимородинский, Антонина, «двойник» в красных сапогах, Пашеров, провались он! Ласковин готов был поклясться: каждый из них, «заглядывая» ему в нутро, «видел» совсем не то, что другие.

Мысль эту можно бы назвать озарением, если б Андрей сам не скомкал ее: «Ни хрена они не видят!»

Тут он рассердился… и тут же «увял». Сердиться на Зимородинского – себе дороже. Полным дураком выставит.

– Сам так сам,– тем временем согласился Слава.– Чаю так чаю…

– Только это не для распространения,– хмуро проговорил Андрей.– Я обещал помалкивать!

Зимородинский только кивнул. Считая себя учителем Андрея, Слава воспринимал как должное, что обещание «помалкивать» на него не распространяется.

О да! Вторая часть истории показалась ему куда занятней. На «слуг сатаны» Зимородинскому было в высшей степени наплевать. Он не делил мир на «добро» и «зло». Но «незримых» воинов ставил куда выше реальных бойцов. И понимал, что место его ученика может оказаться куда как высоко на иерархической лестнице школы. Выше, чем место самого Зимородинского. Может быть, вровень с самим основателем школы «девяти сутр», школы, к которой по-настоящему и принадлежал сэнсэй Ласковина. Хотя знали об этом лишь сам Зимородин-

ский и его далекий наставник. Для всех прочих он был тренером стиля Сётокан. Мастеру не так уж трудно имитировать любую технику.

Чем выше поднимается воин, тем мощнее его враги. Причем, как чувствовал Слава, ни вампир (вот любопытная тварь!), ни ведьма из Всеволожска настоящими врагами не были. Вампир – случайность, а ведьма – скорее друг. Соединила с родовым корнем, выполнила «обережный» ритуал: вон до сих пор в ключевых точках «тонкого тела» огоньки светятся…

Зимородинский присмотрелся к этим огонькам… и похолодел. За ними, укрытая такой рассеянной «тенью», таилась столь могучая «броня», что вдруг не прошибить и древнекитайским мастерам. Выглядело это страшно. Словно бы шел, шел по лесу человек да заметил: впереди что-то блестит. Приблизился и обнаружил между деревьями прикрытый маскировочной сеткой громадный тяжелобашенный танк. А еще через мгновение увидел человек, как начинает медленно клониться книзу черный хобот орудия… прямо в него!

Зимородинский «отпрянул» и вновь увидел перед собой возбужденное лицо ученика. Болтает хлопец и не подозревает, что у него за спиной. И хорошо, что не подозревает. Такая мощь иной власти требует. Да такой власти, что Андрею не по вкусу бы пришлась. На сей момент.

«А ведь все предусмотрел,– с восхищением подумал о сотворившем „броневую махину“ Зимородинский,– все, даже „любовь девы чистой и беспорочной“!»

Тут Слава искренне порадовался бы за друга-ученика, если не знал бы: по волоску ходят и сам Ласковин, и любовь его. Все, что дано воину,– дано ему для победы. Рвутся же ниточки-судьбы еще легче, чем связываются: проигравший теряет все!