Это первая роковая историческая ошибка, осложняющая соответственное разрешение еврейского вопроса.

Из среды русского народа вышел Ленин, но никто не скажет, что весь русский народ состоит из Лениных или исповедует ленинские принципы. В Англии в свое время появился знаменитый Джек – потрошитель животов, но никто не делал за него ответственным весь английский народ. Но довольно, чтобы из среды еврейского племени появился один Бронштейн или какой-нибудь еврей, обвиняемый в ритуальном убийстве или в каком-либо другом преступлении против общества, и весь еврейский народ будет считаться солидарным с Бронштейном или другим преступником и ответственным, как ответственны перед обществом эти преступники.

В существовании такого исключительного явления для еврейского народа повинны больше всего сами представители этого племени.

Нынешний еврейский народ – такой же народ, как и всякий другой, и нет никаких причин быть ему лучше, чем другие народы. Скорее обратное: рассеянность его по всему свету, среди самых разнообразных племен, соприкосновение с элементами различных моральных и нравственных качеств и свойств – может лишь умножать количество отрицательных сынов еврейского племени, способствовать созданию в его среде исключительных уголовных и политических преступников, появлению темных и уродливых сект, учений и различных изуверских увлечений. Тем не менее разнообразные еврейские представители – административные, религиозные и общественные – не желали считаться с общими условиями, существующими для всех других народов, и при каждом обвинении в чем-либо еврея считали нужным выступать на защиту его, обыкновенно еще до судебных разборов, от имени всего еврейского народа. Достаточно вспомнить дело Дрейфуса или хотя бы более знакомое для России дело Бейлиса, обвинявшегося в 1911 году в ритуальном убийстве мальчика Ющинского.

По поводу ритуальных убийств существует обширная литература, берущая свое начало едва ли не со II века, когда еще сами евреи обвиняли первых христиан в ритуальных преступлениях. Бывали ли такие уродливые секты? Существуют ли они теперь? Это вопрос особого исследования. Во всяком случае давность этого вопроса не позволяет судить о нем поверхностно, и чем больше главного света проливалось бы на него, тем скорее истина стала бы известна миру. Вместо этого представители и защитники еврейского народа при каждом возникновении обвинения кого-либо из евреев в ритуальном преступлении подымают по этому поводу такой мировой шум, который, с одной стороны, разжигает лишь страсти спорящих сторон и не способствует этим установлению истины, а с другой стороны, втягивает зачем-то в борьбу страстей имя всего еврейского народа. Так, например, едва возникло дело Бейлиса, как 813 раввинов сочли нужным выступить с голословным протестом в возводимом на Бейлиса обвинении:

«Мы, раввины, посвятившие свою жизнь всестороннему изучению еврейской веры, ее письменности и устных преданий, протестуем с глубоким возмущением и негодованием против кощунственного обвинения и приемлем священный долг пред лицом Всемогущего Бога, Бога Израиля, и перед всем миром торжественно заявить:

Нигде, ни в Священном Писании, ни в Талмуде, ни в комментариях к ним, ни в Зогаре, ни в Каббале, ни в каких-либо из произведений, имеющих хотя бы самое отдаленное отношение к еврейскому вероучению, ни даже в устных народных преданиях, нигде не содержится ни малейшего намека, который давал бы повод к подобному обвинению».

Могут ли такие голословные заявления разуверить кого-нибудь после того, как более 1500 лет тому назад, по тем или другим причинам, создалось убеждение, что ритуальные убийства существуют. Даже по существу протест раввинов слишком слаб, так как при желании сама Библия дает много поводов усматривать существование в древнем Израиле убийств, очень приближающихся по свойствам к характеру ритуальных убийств (например, эпизод с убийством царем Давидом детей Рицпы: «и отдал их в руки Гаваонитян, и они повесили их на горе пред Господом. И погибли все семь; они умерщвлены в первые дни жатвы, в начале жатвы ячменя». Это была искупительная жертва за посланный Богом голод). Разубедить словом тысячелетнюю молву нельзя, а между тем событие, касающееся одного еврея, оспаривается религией целого племени, именем целого народа и его Бога. Так как судебные процессы этого свойства крайне сложны и темны, не проливают полного света на истину благодаря страстности, вносимой обеими сторонами, то в народной массе протесты, подобные приведенному, производят обратное впечатление – виновен не только Бейлис, но весь народ, который выступил на его защиту и определенно и ясно ничего не доказал.

Защитники другого еврейского лагеря, противники раввинов, впадают в противоположную крайность; ими руководит основное отрицательное свойство еврейской нации, погубившее ее в социальных экспериментах, – колоссальное самомнение.

«Нравимся ли мы или не нравимся, – пишет по поводу заявления раввинов один из таких представителей, – это нам в конце концов совершенно безразлично. Ритуального убийства у нас нет и никогда не было; но если они хотят непременно верить, что «есть такая секта», пожалуйста, пусть верят, сколько влезет. Какое нам дело, с какой стати нам стесняться? Краснеют разве наши соседи за то, что христиане в Кишиневе вбивали гвозди в глаза еврейских младенцев? Нисколько; ходят, подняв голову, смотрят всем прямо в лицо, и совершенно правы, ибо так и надо, ибо особа народа царственна, не подлежит ответственности и не обязана оправдываться даже тогда, когда есть в чем оправдываться. С какой же радости лезть на скамью подсудимых нам, которые давным-давно слышали всю эту клевету, когда нынешних культурных народов еще не было на свете, и знаем цену ей, себе, им? Никому мы не обязаны отчетом, ни перед кем не держим экзамена, и никто не дорос звать нас к ответу. Раньше их мы пришли и позже уйдем. Мы такие, как есть, для себя хороши, иными не будем и быть не хотим».

Такого рода выступления представителей еврейского народа действуют на массу еще хуже, чем протесты вышеприведенного характера раввинов. «Иными не будем и быть не хотим» – звучит вызовом и, при общей неприязни и ненависти к евреям, служит не убеждением, а маслом, подливаемым в огонь. Сам писавший эти строки останется в стороне; его слова, его бравада принимается массой как голос из еврейского народа и, как свистнувший над толпою бич, подхлестнет ее на эксцессы против бедного еврейского люда, ни в чем не повинного.

Но приведенные слова защитника еврейского народа и вместе с тем противника примирительной тактики раввинов говорят еще и о другом. «Иными не будем и быть не хотим» – это приговор еврея историческому деятелю из Израиля. Это не случайно вырвавшееся заключение, в этих семи словах выражена сущность натуры древнего израильтянина, но сохранившаяся неизменной с ветхозаветных времен до наших дней и приведшая его по историческому пути от великого – в прошлом, к ничтожеству – в настоящем; страстность с горячностью – с одной стороны и колоссальное самомнение с ложной гордостью – с другой.

«Иными не будем и быть не хотим» – не создает «царственности особы народа», как, быть может, полагает высказавший это положение еврей, а служит лишь к унижению его, так как все остальные народы, культурно прогрессируя, вечно стремятся вперед, к усовершенствованию, к достижению высшей гармонии между природным духом народной массы и формой своего государственного строительства.