– Держитесь крепче, Фуксия, девочка моя!

Фуксия с трудом признала долетевший снизу голос Доктора. На миг все поплыло перед ее глазами, цеплявшаяся за полку правая рука задрожала. Но понемногу в глазах прояснело. Нелегко было замахиваться левой рукой, однако девочка отвела ее подальше назад, приготовляясь одним резким движением ударить в стекло.

Графиня, облокотись о перила балкона и тяжко кашляя, наблюдала за нею, а в промежутках между сейсмическими приступами поглядывала на птичку у своей груди и посвистывала, оттягивая указательным пальцем вырез платья.

Сепулькревий смотрел на дочь, повисшую на середине стены среди пляшущих в багровом свете книг. Пальцы Графа снова сцепились в опасной схватке, но изящный подбородок его был поднят, а к меланхолии в глазах примешивался страх, отнюдь не больший того, какой мы в подобных обстоятельствах сочли бы естественным для всякого нормального человека. Дом его книг был охвачен огнем. Жизни его грозила опасность, но он стоял совершенно спокойно. Впечатлительный разум Графа отказал окончательно – слишком долго порхал он по миру абстрактных философских систем, и этот, иной мир, мир практических и решительных действий, повредил устроение его. Ритуал, который тело Графа исполняло вот уже пятьдесят лет, ни в малой мере не приуготовил его к неожиданностям. Словно зачарованный странным сном, следил он за Фуксией, между тем как руки его продолжали сражаться одна с другой.

Флэй с Прюнскваллором стояли прямо под раскачивавшейся вверху Фуксией. Когда она, изготовясь к удару, отвела руку назад, оба немного сместились вправо, чтобы не попасть под осколки стекла, если те посыплются в библиотеку.

Замахиваясь, Фуксия сосредоточила взгляд на высоком окне и вдруг увидела в нем лицо – обрамленное тьмою лицо всего в нескольких футах от ее собственного. Потное лицо, отражающее огненный свет, с багровыми тенями, смещавшимися, когда внизу, в библиотеке, взвивался новый язык пламени. Что-то странно отталкивающее, отвратительное читалось в глазах его. Сидящие так же близко, как ноздри, они были не столько глазами, сколько узкими штольнями, из которых вытекала наружу Ночь.

Едва узнав Стирпайка, Фуксия выпустила трость из отведенной руки, ослабевшие пальцы девочки соскользнули с полки, и она, опережаемая темными ее волосами, полетела спиною вниз, изогнувшись назад, точно от полученного удара.

Доктор с Флэем, ринувшись вперед, едва успели ее подхватить. В следующий миг в залу обрушились осколки стекла, и Стирпайк крикнул сверху:

– Не бойтесь! Я спускаю лестницу. Без паники! Не паникуйте!

Все взгляды отворотились от Фуксии к окну, и лишь Прюнскваллор, услышав над собою звон разбиваемого стекла, дернул девочку к себе, прикрыв ее своим телом. Стекло осыпало их, один большой осколок, скользнув по голове Доктора, в пыль разлетелся у его ног. Единственным пострадавшим оказался Флэй, с запястья которого сорвало клок кожи.

– Держитесь! – крикнул Стирпайк голосом воодушевляющим, звучавшим на редкость естественно, словно юноша никогда и не репетировал своих действий. – Отойдите немного, я выкрошу остатки стекла.

Люди, сгрудившиеся под окном, отступили, глядя как он камнем выбивает из боковины окна застрявшие в ней зазубристые осколки. Зала за их спинами уже полыхала, пот заливал обращенные вверх лица, одежда опасно дымилась, кожу саднило от страшного жара.

Стирпайк, стоя снаружи на коротких сучьях, торчавших из сосновой «лестницы», начал подтягивать кверху вторую сосенку, которую он удерживал прислоненной к своей спине. Работа выдалась не из легких, мышцы его рук и спины напряглись до отказа, но юноша все же поднял длинный ствол и стал понемногу переволакивать его через себя, с великим трудом сохраняя равновесие. Насколько он мог судить, библиотека пребывала теперь в совершенной готовности для постановки по-настоящему эффектного эпизода спасения. Медленно, но уверенно перетащил он сосенку над собой и просунул ее в выбитое окно. То был не только тяжкий и опасный труд, ибо юноша стоял, балансируя, на коротких, шестидюймовых отростках сосны, и перетягивал над плечом смолистую холудину, – дополнительная сложность состояла в том, что при каждой попытке продвинуть длинное чудище в проем окна и вниз, в ярко освещенную библиотеку, сучья цеплялись и за одежду Стирпайка, и за оконницу.

Наконец, все тяготы остались позади, и стоящие внутри увидели закачавшийся в дымном воздухе над их головами и наконец ударивший в пол пятнадцатифутовый обрубок сосны. Стирпайк крепко держал верхний ее конец, так что те из узников библиотеки, кто был полегче, могли бы сразу же и вскарабкаться по сосновой «лестнице», однако первым оказавшийся у ствола Прюнскваллор сдвинул его несколько влево и повертел, добиваясь, чтобы самые прочные боковые «ступеньки» расположились наиболее удобным образом.

Голова и плечи Стирпайка торчали теперь из разбитого окна. Сощурясь, он вглядывался в багровый дым.

– Неплохо сработано, – сказал он себе и затем крикнул: – Рад, что нашел вас! Я только что подоспел.

План его исполнялся так, что любо-дорого. Медлить, впрочем, не стоило. Времени на победные клики почти не осталось. Он видел, что занялись даже доски пола, что под самым столом скользит, извиваясь, огненная змея.

И Стирпайк закричал во весь голос:

– Наследник Горменгаста! Где лорд Титус? Где лорд Титус?

Но Прюнскваллор уже добрался до госпожи Шлакк, кучкой свалившейся на младенца, поднял обоих на руки, и бегом возвратился к лестнице. Здесь же была и Графиня, все были здесь, у подножья ствола, все, кроме Саурдуста, на котором уже затлела одежда. Фуксия приволокла за ноги Ирму, и та лежала, будто выброшенная штормом на берег. Стирпайк, протиснувшись в окно, спустился вниз на две трети ствола. Поднявшийся на третий сучок Прюнскваллор, передал Титуса юноше, и тот, мигом вспорхнув к окну, стремительно скатился по внешней лестнице на землю.

Он оставил младенца в папоротниках, росших у библиотечной стены, и вернулся – заняться старенькой нянькой. Возни с этим крохотным, обмершим существом было не многим больше, чем с Титусом, Прюнскваллор просто передал ее Стирпайку в окно, точно куколку.

Уложив и ее рядом с Титусом, юноша вновь возвратился к окну. Следующей по порядку шла, как все понимали, Ирма, с нее-то и начались затруднения. Как только к ней прикоснулись, она принялась отбиваться руками и ногами. Эмоции, столь старательно сдерживавшиеся тридцать лет, вырвались, наконец, на свободу. Она больше не была леди. И никогда уже ею не будет. Белейшие ноги Ирмы казались сделанными из глины, она опять завопила, благо длинная шея ее словно для того создана и была, правда, вопила Ирма не так громко, как прежде, поскольку дым, обвивший ее голосовые связки, ослабил их, и теперь они вели себя так, словно образованы были не из жил, а из шерсти. Следовало как-то утихомирить ее, и поскорее. Стирпайк, ссыпавшись по стволу, спрыгнул на пол библиотеки. По его предложению они с Доктором оторвали от платья Ирмы узкие полосы, коими и связали ее по рукам и ногам, засунув несколько лоскутов ей в рот. С помощью Флэя и Фуксии они, шаг за шагом, подняли бившуюся Ирму по лестнице, после чего улезший в окно Стирпайк выволок ее на ночной воздух. Снаружи Ирму ожидало обхождение менее благочинное, спуск на землю был произведен с изрядной поспешностью – юноша с задранными плечами позаботился только о том, чтобы она не переломала больше костей, чем то было нужно. На самом-то деле, она не сломала ни одной, лишь бесподобная кожа ее украсилась несколькими багровыми царапинами.