Своей жалости и к своей стране, и к Сянь Фэну я не могла выразить словами. В уголках бледных губ Его Величества скопилась слизь. Он плакал без слез. А до этого целыми днями стонал и кричал, так что у него даже сел голос. Каждый вздох давался ему теперь с трудом.

За время болезни пальцы его превратились в тоненькие палочки, тело походило на скелет. Он начал превращаться в привидение. Предки не отвечали на его обращения, Небо не проявляло жалости к своему сыну. Но и в полной своей беспомощности он не мог отказаться от достоинства китайского императора. Его борьба была по-своему героической: умирающий человек с кисточкой в руках упорно отказывался подписать сокрушительные для Китая договоры.

Я попросила Нюгуру привести Тун Чжи, чтобы он видел, каких усилий стоило его отцу выполнение долга перед страной. Нюгуру отказалась, сославшись на то, что Тун Чжи должен унаследовать славу, а не стыд. Мне это показалось настолько неправильным, что я едва не начала с ней спорить. Я хотела ей сказать, что умирать вовсе не стыдно, точно так же, как иметь мужество смотреть правде в глаза. Пусть образование Тун Чжи начнется у смертного одра его отца. Пусть он видит, как были подписаны эти договоры, пусть запомнит и поймет, почему его отец плакал.

Нюгуру напомнила мне, что это она императрица Востока, и ее слово для всех — закон. Мне пришлось уступить.

Главный евнух Сым спросил, не желает ли Его Величество, перед тем как поставить свою подпись, попробовать чернила на чем-нибудь другом. Сянь Фэн согласился. Я подставила ему лист рисовой бумаги. Но стоило его кисточке коснуться поверхности бумаги, как рука его сильно задрожала. Эта дрожь сперва охватила пальцы, потом поднялась по руке, распространилась на плечо и на все тело. Со лба императора крупными каплями капал пот. Глаза его закатились, он снова начал задыхаться.

Вызвали доктора Сан Баотяня. Он пришел, встал на колени перед Его Величеством и приставил ухо к его груди. Некоторое время он слушал. Я смотрела на губы доктора, спрятанные в длинной белой бороде, и очень боялась услышать самое худшее.

— Очевидно, у Его Величества кома, — сказал наконец доктор, поднимаясь с колен. — Он придет в себя, но сказать точно, когда это случится, я не могу.

Остальную часть дня мы все ждали, когда Сянь Фэн придет в сознание. Когда наконец это случилось, я попросила его поскорей поставить свою подпись, но он не ответил мне ни слова. Мы все оказались в тупике: император Сянь Фэн отказывался взять в руки кисточку. Я сидела и методично размешивала чернила. И изо всех сил желала, чтобы принц Гун оказался здесь.

От беспомощности я начала плакать.

— Орхидея, — услышала я едва слышный голос Его Величества. — Если я подпишу, то не смогу умереть с миром.

Я его понимала. Мне бы тоже не хотелось подписывать такие бумаги, будь я на его месте, но его подпись необходима была принцу Гуну для продолжения переговоров. Император собирается умереть, но страна-то должна жить дальше! Китай должен когда-нибудь снова встать на ноги!

Через некоторое время император решил уступить. Это случилось после того, как я ему сказала, что его подпись не станет векселем на новое вторжение, а всего лишь тактическим приемом с целью выиграть время.

Он снова взял в руки кисточку, но не смог разглядеть, где должна стоять его подпись.

— Придержи мою руку, Орхидея, — пробормотал он, пытаясь сесть, но вместо этого упал.

Мы втроем — главный евнух Сым, Ань Дэхай и я — бросились его поднимать. Я положила текст договора возле его руки и показала то место, где он должен расписаться.

Возведя глаза к потолку, Сянь Фэн сделал росчерк на бумаге. Я придерживала его руку, чтобы этот росчерк не был похож на детские каракули. И, едва успев приложить к подписи красную императорскую печать, Его Величество упал без сознания. Чернильница опрокинулась мне на платье.

В июле 1861 года мы праздновали тридцатилетие Сянь Фэна. Его Величество лежал на кровати и периодически впадал в забытье. Никаких гостей мы не приглашали. Вся церемония заключалась в торжественном обеде. Но блюда оставались на столе почти нетронутыми: все понимали, что на пороге стоит смерть.

Через месяц Сянь Фэн, кажется, приблизился к самому краю пропасти. Доктор Сан Баотянь предупредил, что кончина Его Величества может наступить через неделю, может быть, даже через несколько дней. Двор погрузился в тяжелое оцепенение, потому что император все еще не назначил себе наследника.

Тун Чжи запретили подходить к отцу, потому что двор считал, что это может тяжело сказаться на его психике. Мне это казалось неправильным. Я считала, что любое проявление любви со стороны отца только укрепит Тун Чжи в его дальнейшей жизни.

Нюгуру обвиняла меня в том, что я накликаю на голову Сянь Фэна проклятие, когда говорю Тун Чжи, что его отец умирает. Придворный астролог сказал, что до тех пор, пока мы все будем отказываться признавать смерть Его Величества, у него остается шанс на чудесное спасение.

С Нюгуру очень трудно было спорить, когда она что-либо для себя твердо решала. Единственное, что я могла делать, — это просить Ань Дэхая тайком проводить Тун Чжи к постели отца. Обычно это случалось, когда Нюгуру уходила петь буддийские мантры или слушала за чаем оперы, специально организованные для нее Су Шунем.

К моему глубокому разочарованию, Тун Чжи тоже отказывался видеться с отцом. Он жаловался, что у того «страшный взгляд» и «тяжелое дыхание». Когда я силой тащила его к отцу, он начинал капризничать. Он называл своего отца скучным и неинтересным, а однажды крикнул ему в лицо: «Ты конченый человек!» Он шалил прямо на кровати Сянь Фэна и бросался в него подушками. Он хотел поиграть с умирающим во всадника и лошадь! В его маленькой душе не было ни капли сострадания.

Я наказывала своего сына и, вместо того чтобы оставлять его на попечении Нюгуру, стала сама за ним присматривать. Очень скоро я обнаружила причину его плохого поведения.

По моему распоряжению, Тун Чжи должен был брать уроки верховой езды у Жун Лу, но Нюгуру выискивала разные предлоги, чтобы мой сын их пропускал Вместо того чтобы ездить на настоящих лошадях, он ездил верхом на евнухах. Более тридцати евнухов должны были бегать на четвереньках по всему саду, чтобы Тун Чжи чувствовал себя счастливым. Его любимой «лошадью» стал Ань Дэхай. Таков был детский способ мести, потому что я велела Ань Дэхаю приучать ребенка к дисциплине. Тун Чжи стегал его и заставлял бегать до тех пор, пока у того не начинали кровоточить коленки.

Но еще худшим было обращение мальчика с семидесятилетним евнухом по имени Старый Вэй: он заставил его съесть собственные экскременты. Когда я спросила Тун Чжи, зачем он это сделал, он ответил:

— Просто я хотел проверить, правду ли говорит Старый Вэй.

— Какую правду?

— Он сказал, что я могу приказать все, что захочу. Я просто попросил его это доказать.

Я с ужасом смотрела на хорошенькое личико своего сына и не могла понять, откуда в нем такая жестокость. Он был разумным ребенком и всегда понимал, кого можно наказывать, а кого награждать. Стоило Ань Дэхаю совершить какую-нибудь провинность, и он тут же готов был выполнить любое желание Тун Чжи. Однажды мой сын сообщил, что знает, какие у Нюгуру любимые блюда. Сперва я даже не поняла, что он имеет в виду, и похвалила его за то, что он отослал Нюгуру ее любимые круглые пирожки. Мне показалось, что это вполне естественный способ выражения сыновней почтительности, и даже порадовалась за своего сына. Но потом Тун Чжи похвастался, что Нюгуру поощряет его пропускать школьные занятия. Она ему говорила, что в истории Китая было множество императоров, которые ни дня не провели в классной комнате, и тем не менее это не помешало им привести свою страну к процветанию.